Цветной шатер - [3]

Москва

Одиночество

Томный вечер смотрит в окна

И зовет, зовет.

Серебристые волокна

Падают с высот.

Машет трепетно черема

Серым рукавом.

Мысль ведет меня из дома

В твой далекий дом.

Одиночество — оковы.

Прочь-бы от всего!

Друг мой, слышишь-ли ты зовы

Сердца моего?..

17 августа 1925 г.

Коломна

* * *

Над речкой месяц круторогий

Бредет долиной голубой.

Иду проселочной дорогой.

Моя душа полна тобой.

Вдали желтеют перекаты.

И под ногой хрустят пески.

Ты далеко, но как близка ты!

Близка, но в сердце груз тоски.

Колдунья — ночь в тиши ворожит,

Судьбу грядущую тая.

Пускай твой сон не потревожит

Тоска полночная моя.

12 сентября 1925 г.

с. Тырново

На Оке

Оки дремоту разгоняет

Большой шумливый пароход.

О чем он мне напоминает,

Куда в ночи меня зовет?

Смотрю на желтые рогожи

Песчаных россыпей. В тиши

Ты мне все ближе и дороже,

Душа и свет моей души!

Печальный месяц сходит ниже,

И тает ночь. Шуршит Ока.

К тебе я с каждым мигом ближе,

И дальше от меня тоска.

12 сентября 1925 г

с. Тырново

* * *

Сребророгий олень из-за гор

Выбегает на синий простор

И скользит по раздольной атаве

К сизолистной широкой дубраве.

Миллионы смеющихся глаз

Подмигнули оленю не раз,

Но бежит он и машет рогами

На лугах меж седыми стогами.

Я смотрю на серебряный бег

И грущу в тишине о тебе

И зову тебя мысленным зовом

К ощущеньям неведомым, новым.

14 сентября 1925 г.

Рязань

* * *

В лугах заржавела трава,

К земле приникла и застыла.

И медленно река Москва

Несет осенние чернила.

На всем лежит свинцовый груз,

На всем печать тоски и скуки.

И даже страж приречный-шлюз

Ленивее разводит руки.

Одни скитальцы-облака

Спешат под ветровые взвизги,

Да сквозь плотинный щит река,

Ворча, разметывает брызги.

2 октября 1925 г.

Фаустово

Голубая дорога

Голубая дорога.

Огонек в шалаше.

Отчего вдруг тревога

Завелась на душе?

Иль грядущее плоше?

Иль минувшего жаль?

Среброгривая лошадь

Мчится в синюю даль.

Отбивают копыта

Светлый след на траве.

Май далекий, отжитый

Вижу я в синеве.

Не о том-ли тревога

Завелась на душе?

Голубая дорога.

Огонек в, шалаше.

15 октября 1925 г.

Касимов.

Тридцать-осьмой

Колотится тридцать — осьмой,

И листья главы моей рядятся в иней.

Холодные, хмурые дали в лицо мое дышат зимой,

И май удаляется синий.

Прошли, отзвенев, тридцать-семь.

Назад посмотрел я: одни там потери.

Хотя синева там струилась. Теперь-же суровая темь

Ползет по-змеиному в двери —

И если-б не Муза, тогда

Мне было-бы горьче, печальней, грустнее.

Мелькают, бегут вперегонки чредой безпокойнои года,

А жить год от года труднее.

17 декабря 1925 г.

Москва

* * *

Угас румяный день, и сумерки, синея,

Ложатся на поля. Вздыхает тишина.

Ущербная луна в межоблачной аллее

Вдовеюще — грустна.

От озера ползет вечерняя прохлада.

И катится во мгле напев идущих жниц.

С блеянием бежит в село овечье стадо

Под выкрики встречающих девиц.

Отраду льет мне в грудь прохлада полевая.

Так сладко отдохнуть мне от дневных трудов!

И льются из души, природе отвечая,

Потоки безыскусственных стихов.

17 декабря 1925 г.

Москва

* * *

Луна в лазори рассыпала

Кошель шелестящей листвы.

И мне вдруг счастие выпало

Душой зачерпнуть синевы.

Простор, пришельца чарующий,

Ни кем не заказанный путь.

Я рад душою тоскующей

В тиши голубой отдохнуть.

Забыл толпу я шумливую,

Исторг из души города.

Вверху засветилась счастливая,

Зовущая в дали, звезда.

5 января 1926 г.

Москва

Над свежей могилой

Как случаен и как он не долог —

Нашей жизни взывчивый путь!

Вздремнул ты, а вьюга свой полог

На твою настилает грудь.

Сколько было меж нами юных,

Полных веры! Где — же они?

Звучать не будут их струны,

Призывать золотые дни.

Вот давно-ли был с нами кудрявый,

Синеглазый сельский поэт!

Луга, поляны, дубравы,

Он был ваш. И его уже нет.

Вьюга злая свинцовый свой полог

Наложила ему на грудь.

Как странен и как недолог

Нашей жизни туманный путь!

6 января 1926 г.

Москва

Во ржи

Один в полях. Пора полночная.

Таинственная тишина.

И плещется струя молочная

Из голубого кувшина.

Во ржи извилистой тропинкою

Иду бездумно, не спеша.

И с каждой травкой, колосинкою

Перекликается душа.

И все ей мило, все ей дорого.

Пред ней весь мир — в цветении ржи.

Она не знает злого ворога,

Не ведает вражды и лжи.

Пройдет душа свое урочное

И разольется вмиг она,

Как эта ласковость молочная

Из голубого кувшина.

28 января 1926 г.

Москва

Полевой полон

Опять в лицо мое пахнула

Полей апрельская духмань.

И сердце вновь на гулы гулом

Звучит и строит терема.

Нет, как ни звонок модный город,

Ему поэта не пленить.

Я лишь в полях душою молод

И песней расцветаю в них.

Что значат эти косогоры

Для близоруких горожан?

А мне ласкает слух и взоры

Горбатый этот океан.

Пускай других пленят витрины,

Капризно зависть шевеля.

А предо мной, как на смотрины,

Оделись рощи и поля.

Там все, куда ни глянешь, чье-то,

А здесь и солнце и ручьи,

И аржаная позолота,

И даже я меж них — ни чьи!

А красоте и воле знаю

Давно я цену! Потому

Я ни на что их не сменяю,

Средь них и смерть свою приму.

17 апреля 1926 г.

Рязань

Помин

Я хочу умереть в полях

Средь цветущей ржи.

Одинокий дубок — монах

Отпоет мою жизнь.

На горе, над родным селом,

Грустной медью храм

Прочитает отходный псалом

Моим песенным дням.

Когда ночь, хмуря смоль бровей,

Припадет к земле,

Над усопшим певцом соловей

Зарыдает во мгле.

18 апреля 1926 г.

Рязань

Сумятица

В поле пошла сумятица: