Цветины луга - [131]

— Что это с тобой? Я понимаю, в жизни всякое бывает, но чтобы из-за какого-то там стихотворения с ума сходить — это же смешно. Ну, выиграли бы в лотерее машину, квартиру или крупную сумму — это еще понятно. От этого и в самом деле голова может кругом пойти, а стихотворение, да еще такое…

Дянко шутил, но она принимала его шутки всерьез и вся красная от гнева спорила с ним:

— Да, я не скрываю, что люблю поэзию.

— Еще не хватало, чтобы учителя не любили поэзию! Какие же вы тогда прометеи, если не будете гореть? Чем будете зажигать детские души?

Мара окинула его злым взглядом и промолчала. Она не раз уже замечала, что он какой-то двойственный, ускользающий. Временами был груб и расчетлив, дрожал над каждой копейкой, за деньги, казалось, готов был на все; потом вдруг преображался и в его глазах светилась неподдельная тоска по утраченной чистоте и вере. Мара слушала мужа и с горечью и душевной тревогой думала о том, что не далек тот час, когда он, которым она еще не так давно гордилась и восхищалась, окончательно потеряет последние остатки былой чистоты и человечности. Его глаза становились все более тусклыми и холодными, словно какая-то невидимая птица выклевала из них крупицы поэзии.

— Вот мы, кооператоры, люди труда, занятые своими нелегкими заботами, в грубой повседневной жизни видим поэзию. Видим в самых общих чертах, как сквозь завесу, но все-таки видим. И теплее становится на душе…

Мара внимательно слушала мужа.

— Вот был я на днях в Опинчовце, оттуда такой вид открывается на селе, на дороги, на Тонкоструец, на все что мы сделали и недоделали… Это и есть поэзия!

— Так чего же ты прячешься от этой поэзии? Иди к ней… Иди к тем, кто ее творит, иди к людям…

— Не могу больше! — тяжело вздохнув, сказал Дянко. — Чувствую, что не клеится у меня с ними. Орешчане стали не те, какими были раньше. Теперь с ними стало не так-то просто справляться. Похоже, что не мы их ведем, а они нас.

— Смотря куда, — сказала Мара, которой было известно, что произошло в Опинчовце, что кооператоров утихомирили и уговорили Игна и инженер, а над ним все смеялись…

— Они теперь слушают только Игну. Я для них не авторитет.

— И ты считаешь, что лучше улизнуть, чем доказать на деле, что ты с ними. Мол, пусть они сами себе голову ломают.

— Хватит с меня и двух лет. Мы же, кажется уже договорились об этом? Кем угодно, но я хочу работать здесь, где ты, где ребенок, где моя семья…

Мара молчала. Ей тоже этого хотелось. И желание ее вполне естественно. Ведь она его жена, мать его ребенка… Конечно, если бы не было ребенка или она была здесь на временной работе, тогда другое дело. Можно было бы как-нибудь пережить. Но она обосновалась здесь надолго, быть может навсегда, и ей хотелось, чтобы самый близкий для нее человек был всегда вместе с ней.

Семьи, в которой муж и жена живут отдельно, по ее мнению, рано или поздно должны распасться. Но несмотря на это, она была твердо убеждена: ее муж должен остаться председателем, а не идти садовником на завод. Раньше она соглашалась с доводами мужа и не возражала, но теперь, ясно представив себе, что из этого выйдет, запротестовала всем своим существом. Ни одна женщина не хочет, чтобы муж был слабее ее. В таких случаях жена с горечью несет все тяготы жизни на своих плечах. Каждой хочется, чтобы муж был крепче ее, сильнее или по крайней мере, не уступал ей ни в чем. Мара же относилась к той категории женщин, которая считала, что муж должен стоять на голову выше ее. Тогда бы ее не раздражали упреки мужа, она бы не считала, что он подавляет ее индивидуальность и ни в коем случае не старалась бы тянуть его назад. Наоборот, если бы муж был лучше и сильнее ее, она пыталась бы догнать его. Когда Мара вышла замуж за Дянко Георгиева, она не замечала разницы между ними. Агроном, председатель кооператива, коммунист, человек с чистой совестью, прекрасный организатор, горевший на работе, рвущийся вперед и ведущий за собой кооператоров, — чего же еще? Мара считала его руководителем нового типа. Тогда он еще не был таким, как сейчас — маленьким жалким винтиком огромной сельскохозяйственной машины.

Ее любовь к нему была отголоском любви и доверия всех крестьян села. Разве могла она допустить, что всего за каких-нибудь два года человек может так измениться? А ведь он ей не чужой, он ее муж! Заметив начало его падения, она пыталась помочь ему. Все, что происходило на работе, находило отклик в ее сердце. Дома они вместе обдумывали решения, которые потом принимались на правлении и собраниях. Бывали случаи, когда, обсудив все детально дома, все решив и продумав, после встречи с начальством или телефонного звонка, он вдруг проводил на собрании совсем другую линию. Мара больно переживала такие неожиданные вывихи.

Вначале, во избежание скандала, он пытался угодить только Солнышку, потом не стал перечить его заместителям, а затем и… всем прочим, лишь бы только они занимали более высокий пост, чем он. Постепенно Дянко превратился в жалкого чинушу, безропотно выполняющего чужую волю. Так понемногу и безвозвратно в нем умер творец и созидатель. И как ни старалась Мара, но помочь ему уже не могла.