Цветины луга - [101]

— Чужие люди мне сделали добро, а не ты! Они имеют право интересоваться моим ребенком, как своим, а тебе, который, оберегая свою шкуру, отказался и от меня и от ребенка, здесь делать нечего!

— Мара!

— Оставь меня в покое!..

Глаза ее наполнились слезами. Она отвернулась к стене и сквозь слезы крикнула:

— Уходи, я тебе сказала! И не приходи!

— Что ты хочешь?

— То что хотела, у меня есть! Ребенок есть, а тебя я и видеть не хочу!

— Что на тебя напало? Или со всеми роженицами так бывает?

— Нет, потому, что другие отцы так не поступают… Они не допускают, чтобы их жены рожали в чужих кабинетах…

— Я же тебе говорил… ты сама…

— Замолчи! Подумай лучше, на кого ты стал похож! Впрочем, ты сам сказал, что ты теперь «слуга»! Но мой ребенок не будет сыном слуги! Он родился в такое время, что будет…

Мара не выдержала и разрыдалась. Слезы душили ее, мешая говорить…

— Успокойся! Успокойся, пожалуйста! Это пройдет!.. — бормотал Дянко несвязно. — Это после родов! Еще хорошо, что все так обошлось!..

Он знал случаи, когда от родов умирали, сходили с ума… И он чуть не ляпнул: «Это еще ничего, могла бы и умом помешаться!», но вовремя спохватился и сказал:

— Ты потеряла много крови и перенервничала!

— Свою кровь и силы я отдала ребенку, и поэтому я говорю тебе, что у тебя нет ребенка! — вытерев слезы, ответила Мара и устало опустилась на подушку.

В это время в палату вошла сестра с ребенком на руках.

Она подала матери небольшой продолговатый сверток. Дянко почему-то пришло в голову, что он похож на кусок телячьей колбасы. А Мара преобразилась: щеки ее порозовели, глаза светились. Дянко никогда еще не видел ее такой. Она поцеловала ребенка и приложила его к груди. Только теперь Дянко увидел маленькое, величиной с кулак, личико сына, высунувшееся из мягкой, пушистой пеленки и напоминавшее мордочку ежика. Оно смешно рылось на груди матери, ища сосок. А Мара лежала вся трепет и умиление, ее просто нельзя было узнать! Словно какой-то особый свет озарил ее. Дянко подождал, пока малыш начал сосать, облегченно вздохнул, поспешно сдернул с головы шапку, которую, оказывается, забыл снять и собрался было идти.

— А… вы… как сюда попали? — спросила вдруг сестра.

— Да… через черный ход, — замялся Дянко.

— Иди домой! Запрещено ведь! Заразишь ребенка! — сказала Мара, не поднимая головы, а голос был теплый, ласковый и ему показалось, что она уже не гонит его, а просит остаться, не уходить…

Он закивал головой, развел руками, извиняясь почему-то не перед женой, а перед сестрой, и тихо на пальцах, вышел из палаты.

Выйдя на улицу, Дянко обернулся и долго смотрел на окна родильного дома, думая от том, как сильно он виноват перед Марой. Он зашагал в деревню с твердым намерением искупить свою вину, стать рабом ее и сына.

Дянко не мог уже стать прежним. Он был теперь словно отломанная от дерева ветка, с которой каждый мог делать, что хотел.

Больше всего он боялся, что Мара, характер которой был ему хорошо известен, не согласится жить с мужем-тряпкой, безропотно и покорно исполняющим волю начальства.

Хотя, с другой стороны, ему было известно, что любая женщина стремится держать мужа под каблуком. Упиваясь своей властью, женщины находят в этом некоторое утешение, расплату за все муки, которые выпали на их долю по воле природы.

37

Видя, что никто не урезонивает рабочих, захвативших здание школы, уборщица Дина отправилась в поле и разыскала там Игну.

— Иди скорее посмотри, что делается! Никого не боятся! Только ты можешь с ними справиться! Самовольно заняли школу, натаскали бензина, всякой всячины… А если вдруг пожар? Пропала школа! Куда будут ходить с осени наши дети?!..

И Дина расплакалась. Этого Игна уже не могла стерпеть.

— Эй, бабы! — крикнула она. Женщины сразу поняли, что случилась какая-то беда и, бросив работу, ринулись к ней.

— Беги на другие участки, — приказала Игна Дине, и та, спотыкаясь через канавы, побежала прочь.

Женщины окружили Игну.

— Отбирают школу! В бензохранилище обернули! Идемте! Эту школу мы своими руками строили!

И хотя ее Яничка уже закончила школу, она первой тронулась с места с криком:

— Пошли, бабы! Пошли!

Бабам только этого было и надо. Толпа женщин в белых, красных, желтых платках с вилами и граблями на плечах потекла по улицам села, заполняя их шумом и гамом, на площадь, к школе.

— Бабы, входите и выбрасывайте все! — командовала Игна. Она ворвалась в один из классов и, схватившись руками за голову, только и могла сказать:

— Боже! Вы только посмотрите!

Она ухватилась обеими руками за кровать и стала тащить ее к дверям.

— Стой! А ну не трогать!.. — закричал на нее один из рабочих.

— Что-о-о? Дома у себя распоряжайся, а не здесь! — огрызнулась Игна. — Да ты знаешь, что эту школу мы строили… вот этими руками! Мы для детей наших ее строили, чтобы учились, а не для вас.

И она потащила кровать к дверям. Ее примеру последовали другие женщины.

Рабочие, которые не ожидали такого поворота событий, решили припугнуть женщин.

— Уходите, а то будет плохо! Слышите?!

— Что-о-о? Так вы еще и запугиваете? — крикнула Игна и, схватив подушку, швырнула ею в одного из рабочих. — Цонка, Марийка, что ж вы стоите? Бейте их, гадов! Чтобы знали, как на чужое добро посягать! Гоните их в три шеи!