Цвет папоротника - [19]

— Не волнуйтесь, молодые люди, мы и вас в долю возьмем, — вмешался Профессор.

— Не нужно мне краденого, — стоял на своем Леша.

— Ты что, обиделся за обкатку? — Данило Иванович деликатно кашлянул в кулак.

— Нет, за другое. Меня десять лет в школе учили, что воровать плохо. А тем, кто воровал, у нас плевали в морду.

И Лешка пристально посмотрел в глаза бригадиру. Темная волна гнева охватила Данилу Ивановича. Он изменился в лице.

— Это ты мне, молокосос?

На лбу бригадира набухли сосуды, руки его сжались в кулаки.

Между ними встал взволнованный Профессор:

— Не нужно, товарищи, не нужно. Да вы посмотрите, сколько здесь этого мяса, неужели убудет?

Лешка через силу усмехнулся уголками губ:

— А вот если б на заводе у вашей «Лады» заднее колесо оторвали? Если бы все так делали? Мы ведь пример с вас, старших, должны брать. А чему учиться? Себя хотя бы уважали…

Данило Иванович вплотную подошел к Лешке. Тот стоял бледный, но спокойный:

— Вы мне в отцы годитесь. Но не хотел бы я такого…

Трое молчаливых зловещим полукругом заходили Лешке с тыла. И когда тот оглянулся, понял, что ему несдобровать. Но Данило Иванович вдруг движением руки остановил своих товарищей:

— Не надо!

Он снова, будто впервые, оглядел Лешку:

— Ты что тут — совесть ходячая? Или, может, из других органов?

— Просто я вырос в детдоме. Меня государство вырастило. И то, что вы тут крадете, вы у меня крадете, у наших младшеньких…

— И откуда ты взялся на нашу голову такой принципиальный? — Данило Иванович ногой выгреб из-под машины сверток. — Вы бы еще работали так, студенты. Тут на печеньице долго не протянешь.

А я подумал, что недаром бригадир назвал Лешу ходячей совестью. Есть люди, которые носят в себе всю тысячелетнюю совесть народа, его освященные веками понятия о чести и честности. Порой эти люди неудобны в быту, потому что состоят из одних углов. Но только с ними мы и чувствуем себя людьми.

…И снова с грохотом распахнулись двери рефрижератора, и переноска выхватила из темноты штабеля коровьих туш. Даже распиленные пополам гигантской циркуляркой, они казались вдвое больше свиных. Перед самыми дверьми, на полу, лежал огромный бык с железным кольцом в ноздре.

— Подставляй плечи, вегетарианец, — Данило Иванович вместе с Колей рывком подняли огромную тушу.

Лешка повел плечами и оглянулся. Все выжидающе смотрели на него. Он решительно нырнул под гору мяса, в которой было не менее ста килограммов. И сразу стал похож на гвоздик, вбитый в землю паровым молотом. Заскрипели доски трапа под его растоптанными валенками, и Лешка двинулся с места, не сгибая ног. Он будто нес на себе, на своих худых плечах всю тяжесть земли.

До тележки было шагов пять. Но каких сил стоило их пройти! Каждая крохотная выбоина на цементном полу отражалась болью на Лешкином лице. Из прикушенной губы, казалось, сейчас потечет струйка крови.

— Все! — Туша с грохотом рухнула на тележку. Он встал перед нею на колени, как тореадор, благодарящий соперника за невероятно тяжелую победу над ним.

— ... ... .... — сказал Коля, и это вдруг прозвучало оптимистическим гимном. Потом Данило Иванович виновато кинул:

— Досиди отдохни, человече…

Но Лешка поднялся и снова занял свое место в нашей очереди. Данило Иванович, крякнув, сам отнес вторую половину быка. И снова туши поплыли на тележку, а оттуда на лифт, а оттуда — в камеру, покрытую изнутри морозным мехом.

Партия сменяла партию, но мы таскали туши уже с какой-то злой легкостью, которой открывается второе дыхание. И будто вселилась в нас какая-то высшая сила. Данило Иванович немилосердно гонял тех трех молчунов, Колю и Профессора, и они беспрекословно подставляли плечи, будто оберегали Лешу от второй такой ноши, которая скорее бы раздавила, чем сломала его. Но он хмурился и упрямо лез вперед, не принимая ни от кого снисхождения.

Штабель уже завершали с трибуны, добрасывая последние тележки, когда Данило Иванович попросил Лешу найти несколько брусков, которыми мы перекладывали туши:

— Вот там, за штабелем, возле стены, посмотри, с вечера оставались.

Пошатываясь, Лешка отправился в узкую щель за трехметровым редутом окаменевших туш. Скоро оттуда донесся сухой треск. Бригадир недовольно спрыгнул со штабеля и пошел посмотреть, чем там занимается студент. Но только он нырнул в проход между цементной стеной и тушами, как снова раздался треск. Во всем штабеле что-то сдвинулось с места, тяжело заскрежетало, будто перед землетрясением…

— Беги! Убьет! — послышался оттуда голос Данилы Ивановича. Из щели метнулся бледный Леша. Штабель, подержавшись мгновение в нестойком равновесии, с грохотом, будто лавина, врезался в стену.

Трое молчаливых подбежали к Лешке.

— Он там, он держал, уперся ногами в стену и держал. Я только брусок хотел вытащить, край придавило, а оно и двинулось…

Трое молчаливых только зыркнули на неуча и с фанатической яростью бросились разбирать завал, не жалея ни рук, ни ног. Один из них буркнул:

— Гляди, парень, не дай бог… Данило нас оттуда вытащил. Было дело. Мы тебе за него…

Коля, сдирая ногти в кровь, оттаскивал туши. Профессор протирал очки и поглядывал на дверь, все время интересуясь: