Цвет папоротника - [17]

— Ну, твой товарищ еще потянет. А ты? В чем только у тебя душа держится?

— В фуфайке. Скажите лучше, сколько заплатите.

— По восемь, как обещали.

Подъездными путями мы вышли к платформе, на которой нас уже ждали, дымя цигарками, гогоча, шесть мешковатых личностей, удивительно похожих в своих зюйдвестках на рыбаков. Громче всех говорил, раздувая шею, чем-то недовольный дядя: «Вот и выходит: ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак. А где справедливость?» Когда мы приблизились, он язвительно ткнул пальцем в Лешку: «Что это?»

— Знакомьтесь, — затрещала диспетчерша, — Данило Иванович Рудый, наш ночной директор. Лучший бригадир. А это я вам подмогу привела. Теперь у вас полный комплект. Приступайте. Сами понимаете, кто еще из наших захочет в праздничную? А хлопцы боевые.

Данило Иванович смотрел на Лешку как на червяка. Лешка напыжился. Теперь они стояли друг против друга, словно два задиристых петуха. Потом Данило Иванович почти ласково подтолкнул Лешку к ближайшему фонарю:

— Дай-ка я тебя хоть рассмотрю, сынок. Какая весовая категория?

— Полулегкая.

— В валенках?

— Давайте попробуем, — предложил Слюсаревский и стал в стойку.

— Мухач, — промолвил Данило Иванович и, словно краном, поднял Слюсаревского за воротник над землей.

Лешка покраснел, беспомощно засучил в воздухе ногами. Ухмыльнувшись, бригадир выпустил его из рук. И в тот же миг Лешка метнулся бригадиру под ноги и крепкий, словно корнями вросший в землю Данило Иванович очутился у него на спине. Медное лицо бригадира позеленело.

— ... — сказал двухметровый парень с обвисшими, как у хоккеиста, плечами.

— Собственный вес еще ничего не значит. Вон Воронин вдвое тяжелее себя штангу поднимает — сто тридцать килограммов, — заметил увалень в очках хорошо поставленным лекторским голосом.

— Ты-то, профессор, сам свою «Ладу» поднимаешь, и пупок не развязывается, — деланно засмеялся Данило Иванович, которого Леша вернул в вертикальное положение. — И откуда она у тебя?

— Честным, честным трудом заработал, — почему-то испугался тот, которого назвали Профессором. Он вежливо отрекомендовался нам с Лешкой: — Сергей Николаевич. Фамилия не имеет значения.

— Кандидат наук. Он тут грань стирает, — уколол его Данило Иванович, — аж зад потеет.

— ... — сказал хоккеист и протянул руку. — Коля.

Трое других равнодушно сплюнули окурки на мешки с сухим молоком и начали натягивать рукавицы.

Данило Иванович аккуратно снял и спрятал пломбу, поддел ломом скобу, поддал плечом — и дверь вагона с грохотом открылась. Из рефрижератора дохнуло холодом. Переносная лампа выхватила из темноты неровные ряды свиных полутуш. Аппетитные окорока возвышались едва ли не до потолка. Я представил, как жарится на сковороде отбивная, и сглотнул слюнки.

— Вот что, хлопцы-молодцы, — обратился бригадир к нам. — Это мы должны заскладировать на втором этаже в четвертой камере. Отдельно выбирайте полутуши с фиолетовым штампом, которые постнее, и с красным — эти высшей упитанности.

Коля с бригадиром полезли на штабель — подавать. Первый из молчаливой троицы с хеканьем принял на хребет полутушу, присел, крякнул: «Е-е-е!», прошел трапом на платформу и сбросил ношу на тележку. Второй и третий сделали то же самое, причем укладывали туши на тележке аккуратно, словно домино на столе. Сергей Николаевич поправил на переносице очки и тоже довольно ловко кинул полсвиньи себе на спину.

— Вот так я и своих оппонентов на защите, — подмигнул он нам, обнажив крупные желтые клыки.

Подошла моя очередь. Во рту почему-то пересохло, а колени мелко задрожали.

— Подставляй шею, студент, ярмо едет, — весело крикнул из полутьмы Данило Иванович, и на мои плечи легла твердая, как железо, глыба.

— Главное — найти центр тяжести, — на ухо подсказал он мне. — Не бойся, в мороженом веса наполовину меньше. Вода вышла.

Удивительно, но и вправду ноша была легче, чем это казалось на первый взгляд. Я двинулся с места, а дальше даже рысцой побежал к тележке, похожей на те, которыми пользуются носильщики на вокзале.

— Куда… прешь, — крикнул мне вдогонку Коля. — Сказано: фиолетовые отдельно.

Я управился со своей первой поклажей, повернулся и увидел, как идет с кабанищем на спине Леша. Он шел, спотыкаясь на каждом шагу, насилу удерживая равновесие. Ему, видно, ничего не сказали о центре тяжести. Леше нужно было помочь.

— Не трогай! — крикнул из вагона бригадир. — Сам справится, раз такой умный. Ишь как ведет салагу!

И Леша действительно справился. А когда разогнулся, на его покрасневшем от напряжения лбу выступили темные жилки. Но глаза смеялись.

За какой-то час мы немного приспособились. Научились укладывать туши так, чтобы они не распадались, сцепляя особым способом их копыта. Даже в этом немудреном деле были свои тайные приемы, которые передавались грузчиками из поколения в поколение.

Нагруженные тележки вкатывали в лифт, поднимали на второй этаж, в морозильную камеру. Здесь туши могли сохраняться несколько месяцев.

Длинное сводчатое помещение камеры напоминало внутри белую меховую рукавицу. На трубах, тянувшихся вдоль стен, выступил толстый слой искристого инея. От дыхания поднимался парок, и, казалось, слова, которыми изредка мы обменивались, падали на пол, словно стеклянные. На полюсе это называют «шепотом звезд». Термометр у входа показывал минус двадцать девять. Царство вечного холода слегка отдавало аммиаком.