Цвет моего забвения - [48]

— Будешь молчать, Нетти, и всё пройдёт хорошо, — его рука задирает мою сорочку и ложится на грудь. Жёсткий, прохладный паук! Пальцы стискивают кожу, и я закусываю губу, чтобы не закричать. Меня трясёт от омерзения и невозможности изменить предначертанное. А он продолжает, наслаждаясь моей реакцией. — Зашумишь — в следующий раз я пойду к Пегги. Выбирай.

Выбирать не приходится, и он это знает. Это ловушка. Капкан, из которого можно выбраться, разве что, откусив себе ногу. До этого я полагала, что видела в жизни всё. Но сейчас я понимаю, что никогда не опускалась ниже низшего предела. Меня выталкивает на истины, которые существовали за пределами моего восприятия, в секторах вне досягаемости. Мой персональный ад, наконец, закончился. Только в этой истории нет счастливого финала. Теперь вокруг не рай, и даже не чистилище, а настоящий кошмар наяву: кое-что пострашнее средневековых пыток.

Тяжёлое тело наваливается на меня, впечатывая в постель. Перегар смыкается удавкой на шее. Я едва дышу, но не сопротивляюсь. Я думаю о Пегги и о том, что она не должна пострадать. Слёзы текут по губам и скатываются в горло горькой микстурой. Я отворачиваю лицо, чтобы не видеть похотливых глаз, горящих адским пламенем. Чужая щетина колет подбородок, и мне кажется, что она вот-вот прорастёт сквозь меня, как бамбук… Потом приходит боль, лишающая разума, а вместе с ней — стыд и тошнота. И отвратительное чувство, словно когти кошек раздирают изнутри.

Отчаяние. Кажется, так это называется, когда сердце и лёгкие — в тряпки. Самое бесполезное чувство. Что толку рвать себя на кусочки, когда не можешь ничего изменить?

Он оставляет меня через пятнадцать минут в липкой луже и молча уходит. Облако алкогольной вони устремляется за ним, оставляя в воздухе горькое послевкусие. Чёрная тень уползает по стене. Свет в коридоре гаснет. Через пять минут Ларсон уже храпит в соседней комнате.

Боль уходит из тела, но не из моего существа. Кошек, скребущих внутри, становится всё больше. Душа превращается в рваную бумажку от кровоточащих царапин. Почему я чувствую себя пристыженной и опозоренной? Ведь я не виновата! Только неприятное, незнакомое саднение внизу живота говорит об обратном.

Я не могу унять дрожь ужаса до самого рассвета. Мне не верится, что это произошло. За свои пятнадцать лет я устала считать сожителей матери, но могу сказать точно: ни один из них не притронулся ко мне. Они поднимали руки на меня, и даже на Пегги, но не распускали. До этой страшной ночи.

К четырём утра я, преодолев себя, сползаю с кровати и тащусь в ванную. Из зеркала на меня затравленно глядит совершенно незнакомая девушка. Её глаза полны боли и слёз. Взглянув в них, я теряю над собой контроль, и больше не могу с собой бороться.

Омерзительная волна проходит горлом. Рот моментально наполняет едкая кислота, и я сгибаюсь пополам. Меня рвёт в раковину. С каждым желудочным спазмом я пытаюсь освободиться от боли, разъедающей изнутри, от отчаяния и от кошек. Но становится лишь хуже. Спазмы продолжают скручивать и мять желудок даже после того, как всё его содержимое ушло в канализацию.

Я плещу холодной водой себе в лицо, пытаясь смыть незнакомое отражение. Прогнать чужую девочку, пришедшую мне на смену. Судорога сводит кожу, веки каменеют. Но когда я поднимаю взгляд сквозь падающие с чёлки капли, на меня по-прежнему смотрит другая Нетти. Со знакомыми пятнами на коже, но чужим взглядом загнанного зверя. Мой потерянный и найденный близнец.

Возвращаюсь в комнату, гонимая паникой. У меня одно желание в голове — убежать прочь. За пределы досягаемости волосатых татуированных рук Ларсона. Туда, где мне, возможно, не будут рады, но где не будет смрада перегара, засевшего в памяти, боли и кошек. Открываю шкаф и скидываю одежду на пол. Начинаю поспешно и бессистемно сортировать вещи. Отложив в сторону пару сорочек и трусов, я вспоминаю о Пегги и падаю на кучу одежды, заходясь в рыданиях.

Я в ловушке. Выхода нет. В ближайшее время я прикована к этим стенам, и мне не сбежать. Кем я буду, если подставлю под удар сестрёнку? Прощу ли я себе, если с ней случится то же самое?!

Что делать мне в таком случае? Рассказать обо всём матери?! Учителям?! Поверят ли мне? Не затравят ли? Не поднимут ли на смех?

Может, лучше сразу по венам? Чтобы потекла кровь: густая и липкая, как малиновый сироп. Она унесёт из меня яд, которым пропитал меня Ларсон. Унесёт и оставит в вечном покое.

Вопросов слишком много, а ответов нет. Ни одного. Есть только нестерпимая скребущая боль внутри. И бесконечное чувство стыда, что успело прорасти насквозь за несколько часов. Я скребу раковину, царапаю ладони, стискиваю пальцы на шее, пытаясь привести себя в чувство. Стоит ли говорить, как тщетны мои попытки?

Я ухожу в школу в пять утра. Спешно царапаю записку матери. Пишу, что Пегги температурила ночью, и я не поведу её в сад. Просовываю записку под дверь. Буквы непривычно пляшут на клетчатом листке, разъезжаются в разные стороны, скрючиваются спиралями. Я никогда не писала матери записок, но не удивляюсь. Эти строки выводила чужая девочка. Та, из зеркала. Та, которая не Нетти.