Цвет диких роз - [31]

Джон находился так близко, что она видела темную щетину на щеках, слышала его неровное дыхание, ощущала его животную мужественность.

И чувствовала жар его крепкого тела.

Что-то мелькнуло у него в глазах, настроение слегка изменилось, приняв иное, не связанное с печалью направление. Он пошевелился под ней.

— Мне пора, — сказала она, раздосадованная тем, что голос прозвучал едва слышно.

Мэриголд действительно боялась, что ее жизнь бесповоротно изменится, если она сейчас не уйдет в дом и не ляжет спать.

— Нет.

Его руки тисками сжали ее бедра. Мэриголд словно пронзил электрический разряд, и она подумала: возможно… только возможно… ей не хочется уходить.

Молчание затягивалось. Она избегала его взгляда, пытаясь не ощущать его тела, не замечать желания в его глазах. Ради самосохранения она должна как-то отгородиться от него. Либо покинуть кабину грузовика, либо что-то сказать.

— Я видела, как ты танцевал с Дебби. — Желаемой непринужденности в голосе не получилось.

— И что?

— Вы хорошо смотритесь вместе. — Как больно это говорить.

— Я ее не хочу. Когда я с ней, ничего не происходит. Зачем ты о ней заговорила?

Мэриголд отвернулась, комок в горле мешал ей ответить.

Джон коснулся ее подбородка.

— Мне показалось, я объяснил. Я думал, ты поняла… — Он умолк. — Я хочу тебя. Каждую ночь я лежу без сна и думаю о тебе. Только о тебе.

Поцелуй вышел отнюдь не нежным. Даже когда Мэриголд ответила, было ясно, что он реагирует на чисто физическое желание.

Это ее вина. Когда он рядом, ее тело реагировало, как масло на раскаленную сковородку. Мэриголд никогда не поддавалась физическому желанию раньше и не собиралась делать этого сейчас. Когда их связывает один лишь секс.

— Ты не лучше того ковбоя. — И сама она тоже.

Судя по его лицу, ее слова явились для Джона ударом. Он было открыл рот, но Мэриголд, чувствуя небывалое смятение, высвободилась, распахнула дверцу и убежала.

Через несколько дней женщины уехали в Калгари за покупками, оставив Джона одного, и он не ждал их раньше вечера. Первую половину дня он перевозил сено с поля в сарай. В полдень у него заурчало в животе, потому что он забыл позавтракать, и Джон направился к дому.

Там его встретила зловещая тишина. Он постоял, держа в руке кепку и прислушиваясь.

Ни единый звук не оживлял абсолютную тишину. Не доносились из кухни голоса. Не слышались на веранде легкие шаги. Не нарушал молчания веселый смех. Не было Мэриголд.

Внезапно осознав, о чем он думает и что стоит, сжимая кепку с такой силой, будто от этого зависит его жизнь, Джон с отвращением покачал головой. Бросил кепку на скамейку и пошел в ванную, чтобы умыться. Он старался не обращать внимания на пустоту в душе, которая перекликалась с пустотой старого дома.

— Привыкай, — сказал он себе, вытирая руки. — Это будущее. Через неделю-другую здесь уже не будет Мэриголд. Она вернется в Калгари. — Он это знал.

Джон сердито нахмурился, вошел в кухню, запоздало сообразил, что не снял ботинки и посмотрел на оставленную им грязь, ясно видную на сверкающем чистотой полу. Откуда ни возьмись появилась картинка: Мэриголд подметает пол. Он видел ее так ясно, словно она стояла рядом с ним — в шортах и коротенькой, выше пупка, футболке. Он почти чувствовал ее шелковистые волосы, как они взлетают над плечами и падают на нежную округлость ее груди. И она улыбается… улыбается ему, в голубых глазах застыло мечтательное выражение, а влажный рот, созданный для поцелуев, манит к себе.

Джон вспомнил танцы после родео и последовавшие затем страстные объятия. С того вечера Мэриголд держалась от него на расстоянии, и это причиняло Джону боль. У него было достаточно случайных связей после брака, чтобы знать, что больно лишь тогда, когда есть чувства. А между ним и Мэриголд ничего нет, он в этом твердо уверен. Особенно после ее заявления, что он не лучше того ковбоя.

У Джона что-то неприятно сжалось внутри. Неужели она и правда думала то, что сказала? Бесчувственный, движимый одним сексом? Мэриголд отмахнулась от него, оттолкнула, будто сказанное им не имело значения. При этом воспоминании в нем шевельнулось нечто похожее на ярость, и Джон нарочно затопал по сверкающему полу кухни.

Он сильно рванул на себя дверцу буфета, которая, распахнувшись, ударила его по лбу.

— Черт!

От резкой боли у него выступили слезы, и он закрыл глаза. Ему хотелось оторвать дверцу, швырнуть в другой конец кухни, но он только выругался, схватил с полки банку равиоли, открыл и высыпал в кастрюлю подогреть.

Консервированная еда застревала в горле, однако Джон старательно проглотил каждый отдающий металлическим привкусом кусок и выпил стакан молока, изо всех сил игнорируя клаустрофобию, навеянную атмосферой. Затем в том же мрачном настроении бросился вон из дома, оставив грязную посуду на столе.

— Как прошел день? — спросила бабушка.

Прежде чем ответить, Джон сунул в рот очередную порцию еды, по вкусу напоминавшей опилки.

— Прекрасно, — буркнул он, не поднимая глаз.

Он почувствовал, как женщины обменялись взглядами, и с трудом подавил желание сказать им какую-нибудь гадость. Он не помнил, когда в последний раз был так зол. Так разочарован. И неизвестно почему.