Curriculum vitae - [76]

— Рождение! Точно! — Ежов остановился и шлепнул себя по лбу. — Вот что значит зарапортовался! Давай-ка, собирайся, пациент! Сегодня у нас ответственный день — мы оба приглашены на день рождения к Даше-душеньке! Явка обязательна. Форма одежды — парадно-выходная!

— Откуда информация?

— В отличие от тебя, соня, у меня день начался в шесть утра. Уезжая, она просила передать приглашение… И поцеловать тебя-обормота. Но я этого делать не буду — ты не в моем вкусе!

— Балабол!

— Охотник за нимфетками!

— А сколько ей исполняется?

— Восемнадцать.

— Никогда бы не подумал.

— А это война, — мгновенно посерьезнел Ежов, — здесь все быстро взрослеют и стареют…

* * *

«Хвала!» — говорят сербы в знак благодарности. Не отсроченное русское пожелание «спаси тебя Бог» — «спасибо» или виртуальное «дарение блага» — «благодарю», а открытое прославление — «хвала!». Именно это слово чаще всего слышал Григорий, явившись вместе с Ежовым в дом Душенки в Митровицах. На пороге их встретил дед девушки — тот самый, что приходил к Распутину за помощью. Крепкий, как дуб, несмотря на свои 84 года, бывший партизан Марко-старший, как он сам себя называл. Марко-младший, отец Душенки, вместе со своей женой и сыном так и остались под руинами больницы, разбомблённой авиацией НАТО в том самом селе, где Распутин устроил геноцид албанских мародеров, отбив у них внучку Марко.

Пока именинница не появилась, ветеран «арендовал» Ежова, степенно и неторопливо обходя гостей, знакомил его с немногочисленными друзьями и родственниками, рассказывая, что за военные гостят сегодня в его доме. И каждый рассказ заканчивался словом «хвала», искренними мужскими рукопожатиями, порывистыми объятиями женщин и длинными речами, в которых русские легко угадывали отдельные слова, но не имели никакой возможности сложить их в понятные предложения. Выслушивание этого вязкого, почти безумного наречия, погружавшего слух в языковую шубу, в праславянскую ночь, где переплетаются только корни отдельных слов — одна из тех томительных повинностей, которые приходится нести всякому славянину, попавшему в компанию с представителями народов, близких по языку и духу, но разошедшихся во мраке веков по своим национальным квартирам. Марко-старший охотно взял на себя обязанности не только переводчика, но и гида по закоулкам сербского языка, недоступного иностранцам.

— Георгиус у нас доктор, так? Стало быть, врач. У сербов — «врач» имеет значение «колдун». Слово «Вра·ати» означает — «нахожу», или ещё — «возвращать», «вертать». «Врач» — это «вертун», тот, кто своими приворотами и заговорами разворачивает, возвращает человека из далеких мест, от самых «врат» смерти, куда заводит болезнь. Почему? Да потому что «врач» — сам сказочное существо. Как и больной в бреду, врач оставляет свое тело за порогом лечения, магически следует за больным, заплутавшим человеком, влетает, как ворон, в то внутреннее пространство, в тот темный лес, куда человек попал.

— Марко! Откуда у тебя такой хороший русский?

— Долго… гостил в России… Сразу после войны учился в Москве на лечебном факультете, а потом Тито поссорился со Сталиным, — Марко закурил. — Пришлось задержаться в вашей тайге до 1955 года. Так и не доучился.

— И ты всё равно так по-доброму относишься к русским?

— Никогда и нигде, — голос Марко приобрел особые нотки, — я не встречал одновременно такой несправедливости к людям, как в России, и такой душевности. Как вы можете совмещать в себе столь противоположные качества — не понимаю. Никто не понимает. Мистика! «Поскреби русского — найдешь Бога», — говорят сербы, а не «татарина» или «медведя»… Правда, некоторых приходится скрести очень долго. Иногда всю жизнь…

Распутина в это же время в плотное кольцо взяло поколение, более-менее знавшее иностранные языки. Приглашенные с уважением разглядывали нацепленный на летнюю форменную рубашку наградной «иконостас». Они наперебой изливали боль-обиду за дикую несправедливость, переживаемую сербским народом.

— CNN, показывая расстрелы хорватов сербами, случайно забыло вырезать из кадра значки на рукавах стрелявших, которые были «колышками» усташей, хорватских националистов. Оказывается, расстреливали сербов. Многие западные журналисты знали, что информация нарочно подаётся с измененным смыслом словосочетания «расстрел сербов», — возмущался великан с грубыми руками, хранящими следы машинного масла, и грустными карими глазами, окаймленными длинными, коровьими ресницами.

Родня согласно кивала головами. Сербы первыми прочувствовали на своей шкуре весь «профессионализм» западных средств массовой информации, хотя долго не могли поверить, что это возможно — говорить так бессовестно на черное — белое и наоборот.

— К нам, в сербскую часть Ораховца, после раздела колючей проволокой явилась журналистка из Нидерландов, — подхватил беседу его сосед, такой же громадный, грозный и одновременно беззащитный в своей непосредственной детской обиде, — красивая, молодая, но, на балканский вкус, худосочная. Наши из Ораховца сказали бы «слабокровная». Ну да ладно, приехала и приехала. Любезно представилась, села за стол, достала из сумочки блокнот с подготовленными вопросами и диктофон, тут же его включила.