Цугуми - [7]

Но со стороны всё выглядело совсем не так, ибо мы шли, весело болтая о разных глупостях. Мне очень хотелось, чтобы о том вечере остались только радостные воспоминания, но, когда позже я мысленно возвращалась к нему, в памяти всплывали только темнота ночи, столбы уличных фонарей и контейнеры с мусором. Видимо, это так и было.

– Мария, ты сказала, что придёшь как раз перед закрытием, и я всё гадала, отдаст ли нам хозяин оставшиеся пирожные. Я очень рада, что он так и сделал, – ликовала Ёко.

Да, это так. Иногда оставались пирожные, но он нам их не предлагал, а иногда всё распродавали. Так что в этот раз нам повезло, – сказала я.

– Доберемся до дома и все вместе съедим пирожные, – рассмеялась Ёко, повернув ко мне своё светящееся добротой лицо.

Я вспоминаю, что, как бы это ни выглядело бессердечно, я в отчаянии выпалила:

– Я очень, очень хочу, чтобы мне досталось яблочное пирожное, прежде чем их все заберёт Цугу-ми. Она ведь так любит яблочные.

– В одной из коробок лежат только яблочные пирожные, поэтому её можно и не показывать Цу-гуми, – вновь рассмеялась Ёко.

Ёко бьша настолько разумной, что спокойно могла воспринимать чужие капризы, подобно тому как песок вбирает в себя воду. Это качество было воспитано окружающей её обстановкой.

Среди моих школьных подруг было несколько, которые, подобно Ёко, выросли в семьях владельцев гостиниц. Все они были разными по характеру, но в них было что-то общее в отношениях с другими людьми, и это общее проявлялось приветливостью и вместе с тем сдержанностью. Видимо, накладывала отпечаток обстановка, в которой они росли, когда в их дом постоянно приезжали и уезжали разные люди, и они незаметно для самих себя научились не испытывать особых эмоций по отношению к чужим, тем, с которыми им рано или поздно предстояло расстаться.

Я не была «гостиничным» ребёнком, но выросла рядом и ощущала, что где-то во мне тоже есть такое чувство, которое помогало избежать горечи расставаний.

Однако, что касается расставаний, Ёко сильно отличалась от нас всех.

В детстве, когда горничные убирали комнаты, мы с Ёко бегали по всей гостинице, и часто с гостями, которые долго в ней проживали, устанавливались дружественные отношения. Нам даже доставляло удовольствие обмениваться приветствиями с теми, которых мы знали только в лицо. Среди проживающих встречались и неприятные люди, но больше было приветливых, которые создавали вокруг себя оживленную атмосферу и пользовались уважением среди поваров и служащих гостиницы, часто становясь предметом их обсуждения. Когда приходило время отъезда, они паковали свои вещи, садились в машину и уезжали, помахивая на прощанье рукой. И ставшие пустыми комнаты уже выглядели по-другому, хотя полуденное солнце продолжало так же ярко светить в их окна. Они, наверное, вновь приедут на следующий год, но следующий год казался таким далёким и абстрактным. На их место приезжали новые гости, всё повторялось.

С окончанием сезона и приходом осени число гостей резко сокращалось, и я заставляла себя быть бодрой и весёлой, чтобы преодолеть возникшее чувство одиночества. Однако Ёко всегда была в подавленном состоянии, и, когда она находила что-нибудь забытое ребёнком, с которым у неё сложились хорошие отношения, слёзы лились у неё из глаз. У большинства людей подобный настрой занимал небольшое место в их душе, и, я думаю, любой мог заставить себя сконцентрировать своё внимание на чём-то другом, а тот, кто действительно был настолько сентиментальным, что испытывал чувство одиночества, научился преодолевать его. Однако с Ёко всё было как раз наоборот. Она бережно сохраняла и лелеяла в себе такие чувства и, по-моему, не хотела с ними расставаться.

Как только мы завернули за угол, сквозь листву деревьев замаячила светящаяся вывеска гостиницы «Ямамотоя». Каждый раз, когда я видела эту вывеску и длинный ряд окон гостевых комнат, чувства облегчения и спокойствия овладевали мной. И не имело значения, много ли было в этот момент гостей, и все ли окна были освещены, даже если гостиница пустовала – я всё равно испытывала ощущение, что меня здесь радушно встретят. Мы обычно входили в дом со стороны кухни, открывали скользящую дверь главного здания, и Ёко объявляла, что мы вернулись. В это время моя мать, как правило, была ещё там и пила зелёный чай в гостиной. Расправившись с пирожными, все расходились по комнатам, а мы с мамой отправлялись в наш флигель. Так было почти всегда.

Когда в этот раз, прежде чем войти в дом, мы, как обычно, снимали обувь, я вспомнила, что хотела сделать Ёко подарок.

– Я подумала, – обратилась я к Ёко, – что лучше отдам тебе весь альбом с той пластинкой, которую ты просила меня записать. Я могу сходить и принести его сейчас.

– Будет нехорошо брать у тебя целый альбом. В него же входят две пластинки. Хватит того, что ты перепишешь мне только одну, – сказала поражённая Ёко.

– Нет, нет. Не возражай. Я всё равно хотела оставить его здесь, и, взяв его, ты мне только поможешь. – Я осознала, что мне не следовало говорить об этом сейчас, но уже не могла остановиться. – Считай, что это прощальный подарок от меня. Когда я буду его тебе передавать, то так и назову это прощальным подарком.