В последний раз мы виделись с Сёити, пожалуй, когда оба собирались пойти в начальную школу.
Тот день выдался очень радужным, и хотелось, чтобы он продолжался вечно. Поэтому я прекрасно помню, как это было.
А еще помню, что это был последний день, когда я видела, как по-семейному близки и дружны были моя мама и ее сестра-близнец, мама Сёити. Словно что-то предчувствуя, тогда они обе были безудержно веселы и наблюдали за тем, как мы с Сёити резвимся. В их взорах будто читалось: этот мир прекрасен уже только потому, что в нем есть мы, я и Сёити, единственные их дети, и больше им ничего не нужно.
Пока наши мамы болтали, мы с Сёити ели мороженое, готовили и пили “Калпис”[1]. В саду их дома имелась лужайка, и мы, постелив там покрывало, играли в семью. На некое подобие плиты мы поставили пластиковую кастрюльку, воображали, что варим в ней морковь и картофель для кукол, а еще лепили десерт — лепешки из влажной земли.
Несмотря на то что я и Сёити были детьми сестер-близняшек, мы совершенно не были похожи друг на друга. Наверное, каждый из нас походил на своего отца. У Сёити были большие круглые глаза, ярко очерченная линия губ и высокий профиль спинки носа — как у европейцев. У меня же узкие глаза, вытянутое лицо и круглый кончик носа. Сколько раз нам приходилось слышать из уст наших мам с одинаковыми как две капли воды лицами: “Эти дети совсем не похожи, да? Так странно, правда?”
Время от времени, когда у меня хорошо на душе, я вдруг вспоминаю волшебную атмосферу того дня.
В отличие от моей мамы, которая с годами постепенно располнела, стала более угрюмой и какой-то инертной, тетя, напротив, невероятно похудела, преобразилась, черты ее лица стали ярче и выразительнее. Иными словами, выглядела она ослепительно. А я завидовала брату и думала о том, как здорово было иметь такую маму.
Тем временем Сёити беззаботно жил в своем счастливом мире, прекрасно себя чувствовал и впереди ему наверняка предстояло ежедневно созерцать исключительно красивые пейзажи, подобные тем, когда в ясную погоду сад озаряется солнечным светом. По крайней мере это существование позволяло ему думать, что мир именно такой, каким он его видит.
Я же пребывала в наисквернейшем расположении духа, какое бывает при виде болотной жижи, пожирающих друг друга муравьев или умершего ночного мотылька в стадии куколки. Я была ребенком и не могла тогда описать свои ощущения подобными словами, но чувствовала себя именно так. Сколько ни пыталась я внушить себе, что Сёити мне отвратителен, однако он был настолько мил и очарователен своей наивностью, что я просто не могла ему не завидовать. Как же мне хотелось совладать с собой и избавиться от этой зависти! Тогда бы я смогла отделаться и от своей тоски.
Только каждый раз, когда Сёити мне улыбался, мне становилось бесконечно радостно.
Несмотря на то что я хорошо осознавала это, отчетливо помню, что мы буквально с головой погрузились в процесс приготовления лепешек и блинчиков из влажной земли. В ход пошла даже каша-малаша из измельченной бумаги, которую принесла тетя. Мы раскрасили эту смесь и, то распределяя обязанности, то взаимодействуя сообща и соприкасаясь плечами и головами, принялись мастерить разные поделки. Если бы это было возможно, я хотела бы навсегда остаться в том времени, в мире, в котором нет места шальному гневу и неопределенности. Изливая добро друг на друга, мы, не думая о себе, находили развлечение со всем, что попадало под руку. Полное ощущение счастья.
Мне хотелось навсегда остаться в том саду, но я понимала, что меня ждет совсем иная жизнь, совершенно отличная от будущего существования Сёити.
Вглядываясь в глубокую синь неба и кружевное покрывало перистых облаков, пропускающих солнечный свет, я уже тогда испытывала смутное беспокойство, словно предчувствуя то, что произойдет со мной потом. И уже в ту пору начала философски смотреть на жизнь.
Потом сама для себя я решила, что эти ощущения внутри меня — то единственное, что останется неизменным навсегда, и никто на свете не сможет отнять у меня эту красоту.
Уже в те годы я размышляла о подобных вещах.
Это случилось поздним вечером в середине осени. Совершенно возмужавший кузен Сёити неожиданно навестил меня. К тому времени я вернулась в Токио и жила в своей маленькой квартирке в более чем скромном многоквартирном доме.
Тогда из-за похмелья я весь день ничего не ела и кое-как продержалась на одном лишь кофе.
Когда ведешь существование по принципу “кое-как продержаться”, постепенно перестаешь понимать, для чего, собственно, живешь и чего хочешь от жизни. До сих пор я подбадривала себя мыслями о том, что хотя бы надо радоваться тому, что живешь, но иногда мне кажется, что мое бытие мало отличается от медленного самоубийства. Так было, когда я выбилась из сил из-за переезда; так бывает каждый раз, когда одна в своей квартире я заваливаюсь в постель и чувствую невыносимое одиночество и дрожь по всему телу, вдыхаю воздух, а в груди ощущаю щемящую боль, вспоминаю то время, когда у меня была семья.
