Combat - [20]

– Фриц – трепло, не верь ему, – сказала Альва, искоса глянула на него; фиолетовое небо отразилось в ее голубых глазах, окрасив их в глубокий синий цвет.

– А если Первого мая я тебя позову, ты пойдешь со мной? – сказал он и почувствовал, что ему не хватает воздуха.

Он сел, поискал камешек в песке, кинул его в Канал. Камешек бултыхнулся, пропал, круги разбежались по медленно текущей воде. Он ждал ответа, с бьющимся сердцем глядел на настоящее Солнце – маленький желтый кружок, смотреть на который было совершенно безопасно. Не дождавшись ответа, он обернулся к ней. Первое, что бросилось в глаза – ее бедра. Боже! какие у нее бедра! Они слепили глаза, но он не отвернулся. Она лежала перед ним нагая, с выгоревшими на искусственных солнцах льняными волосами, такая близкая, доступная. Розовые губы разошлись в улыбке, блеснули жемчужные зубы – влажные, белые, с едва заметной голубизной, вероятно, прохладные… Сейчас она ответит, сейчас решится его судьба. Судя по доброжелательной улыбке, ответ должен быть положительным. О! Если б это было так, он избежит позора отвергнутого, насмешек парней. В день совершеннолетия он станет мужчиной!

– Можно я тебя поцелую? – стесняясь, спросил он.

Альва рассыпалась звонким смехом.

– За тобой не угонишься, – сказала она, отсмеявшись. – То тебе то надо, то это…

Это потому, подумал он, что все навалилось разом: экзамены, Первое мая, не простое, обычное для него, – его Первое мая! А тут еще родители решили переехать…

– Знаешь… – сказал он вслух, – а мы, наверное, осенью уедем с Марса. Насовсем.

– Куда? – спросила она и приподнялась на локте. (Значит, он ей не безразличен!)

– В Столицу, – ответил он.

– В Новый Берлин, что ли? На Большой Сырт?

– Не-а… Дальше, в столицу Федерации, на Бету Центавра.

– Счастливец.

– Да ну, нужна-то она мне сто лет. Просто отца переводят в руководство Корпорации.

– А здесь кем он работал?

– Гросляйтером лаборатории шахтного оборудования. А будет одним из директоров.

– У! ты совсем загордишься, знать нас не захочешь.

– Стоит тебе только пожелать, мы будем видеться каждый день по Спейс Сети. А когда мне исполнится 18 лет… Я могу… забрать тебя на Бету.

– Это что, предложение о помолвке? Ха-ха-ха! За тобой точно не угонишься… Смешной ты.

Боже, да она же меня вообще за пацана держит! Она меня даже не стесняется! Разве бы при настоящем мужчине посмела бы она лежать голой!? Даже хуже, чем за пацана… Я для нее подруга!! Дурачок, распустил сопли… Он чуть не заплакал от обиды.

– Да, я смешной! Я толст, я неуклюж…

– Да ладно тебе… – она положила руку на его плечо, и сердце его забилось, как пойманный воробушек.

– А Фриц не смешной? – сказал он, наполняясь злостью, как губка напитывается водой. – Конопатый пижон. Конечно, Фрицу восемнадцать. Фриц спортсмен. Мастер по фриболу… и красавец писаный-обписанный…

– Не говори мне о нем! – разозлилась Альва. – Видеть его не желаю!

Альва перевернулась и легла на живот. Зальц вдруг понял, что именно Фрица Альва и желает видеть больше всех на свете.

Он швырнул в Канал самый большой камень, какой только смог поднять, не вставая с места. Холодная вода окатила его волосы и лицо.

– Эй, нельзя ли по осторожней! – сказала Альва голосом Фалда.

Зальц хотел бросить еще один камень, но вместо камня поднял чью-то голову. Изо рта головы высыпался песок. Штурман быстро закопал чудовищную улику и обернулся к Альве, не видела ли она? Но вместо Альвы увидел зеркальные голенища унтер-офицера и волосатые его ноги, торчащие из сапог. Он был без мундира. Возвышался, заслоняя одно из солнц, нервно ударяя стеком по голой ляжке.

– Я выполнял приказ, – заплакал Зальц. – Я всего лишь выполнял приказ!

– Встать! – выкрикнул недоофицер и толкнул подошвой своего сапога в грудь Зальца.

– Вставай, Гельмут, хватит валяться, – раздался голос Хорнунга. – Кажется, прибыли…

3

Зальц очнулся от толчка. Открыл глаза, залитые то ли потом, то ли обильными слезами. Над ним стоял солдат, целясь многоствольным своим оружием прямо в лицо. Пот проник под веки, ожег глаза, фигура расплылась, софиты сияли, как лампы над операционным столом. Зальцу показалось, что его сейчас начнут резать. Без наркоза. Он застонал и уткнулся носом в пол, только бы не видеть света ламп.

– Встать! – крикнул солдат и ткнул носком ботинка под ребра. – Поднимайся ты, штатское дерьмо! Надевай свои подштанники!

– Как они умудрились раздеться? – удивленно спросил другой солдат.

Арестованные помогли друг другу одеться. Прикладывали одну половинку комбинезона к груди, другую – к спине. Липучие швы сами затягивались: от шеи – по руке, подмышками, по бокам, далее – по бедрам и ногам.

– У них и одежда-то расстегивается не как у всех людей, – сказал второй солдат.

– Федералы, – с ленивой злостью ответил первый солдат. – Хитрожопые сволочи…

Сколько в них злости, подумал Хорнунг, когда их опять куда-то вели гудящими коридорами. Злости и национальной ненависти. Идеологическая накачка? Безусловно. Но не только. В них клокочет еще и ненависть классовая, как сказали бы в древности. Они ненавидят нас, как все бедные ненавидят богатых, добившихся больших успехов. Но кто же вам мешает стать богатыми? Работайте, и у вас все будет. Конечно, если ты ленив, не желаешь думать своей головой, если веришь всему, что говорит начальство; если позволяешь жадным чиновникам обворовывать казну, а оставшееся – тратить на вооружение, то стоит ли удивляться, что ты и твой народ бедны. Как это говорится… бедность – не порок? Порок, и еще какой.