Цивилизация Просвещения - [180]

Однако важен вопрос ордеров. Главная проблема, главная сложность заключается в непривычности архаических дорических и ионических форм, особенно дорических. Роберт Вуд в 1753 года констатирует, не без сожаления, что дорический ордер Парфенона не соответствует нормам Витрувия. Суффло и Гёте еще в 1787 году с трудом мирились с приземистой, безбазисной дорикой Пестума. Давиду Леруа принадлежит честь создания исторической классификации, которая в конце концов станет общепринятой. Леруа различает три ордера и, соответственно, три периода: «первый, когда колонна насчитывает четыре диаметра, как, например, в храме в Коринфе; второй, с пропорциями, более устремленными вверх (храм Тесея, Парфенон); и наконец, третий, когда колонны имеют до семи диаметров (храм Августа в Афинах)». Классификация Леруа, с тех пор как ее в 1760 году принял Винкельман, стала авторитетом. То же касается и ионического ордера. На археологических иллюстрациях появляется ионика, отличная от той, что была канонизирована итальянским Ренессансом и известна по произведениям Виньоля, Скамоцци, Микеланджело. Переход от знания к практике осуществляет Англия. Подготовленная палладианской традицией, стоящая во главе археологических исследований Средиземноморского бассейна, она первой делает решительный шаг. В первый раз архаическая безбазисная дорика появляется в Англии в 1759 году: это круглый храм Стоу. Италия отказывается от подобных экспериментов, но Франция сдается. Первым был Ж. Д. Антуан (1733–1801) со своим порталом госпиталя Шаритэ в Париже, затем Броньяр с монастырем Капуцинов на Шоссе-д’Антен и Шальгрен с ложами театра Брюнуа. Как Антуан, так и Броньяр многого не достигли, и эти французские попытки на 20–30 лет отстают от английских экспериментов.

Новые формы приходят из Египта. Свои первые нетвердые шаги египтология делает в кризисные для общественного сознания 1680-е годы; публикации появляются по нарастающей, первый сдвиг происходит в 1700 году. М. де Шазель измерил пирамиды, а Пушар в 1701 включил в «Записки Академии надписей» свой труд об обелисках. Второй перелом наступает в 1750-е годы — «после 1750 года больше путешествуют», — в это время только и разговоров что о пирамидах. Знаменательная дата: с 1774 по 1780 год переводятся на французский, то есть получают широкое распространение, четыре тома «Путешествия в Аравию и соседние страны» Нибура. Египетские реалии проникают в Европу, путешественники, консулы их вывозят, любители устраивают выставки. Следует ли напоминать о записках Катрмера де Кенси, за которые он в 1783 году был награжден Академией надписей и изящной словесности? Ну и третий переломный момент — это, конечно же, экспедиция в Египет, следствием которой стало засилье мотивов египетского декора в тяжелом неоклассицизме.

Это была Античность, воспринимаемая без посредничества Ренессанса. И тем не менее следует отметить, что парадоксальным образом по крайней мере одно из ренессансных явлений подготовило Англию, а через нее и весь континент к возвращению Античности. Это особое посредничество Палладио. Мы уже отмечали роль прекрасных оксфордских изданий; в Англии увлечение этим не ограничивается. С Иниго Джонса началась долгая мода на палладианство. Начавшись в Англии, она переходит на континент. Париж и Лондон соперничают за издания самого античного из ренессансных архитекторов. На самом деле, Палладио — это метод, палладианцы пережили Палладио. Палладио — это теоретическое и практическое подтверждение и обоснование точного воспроизведения античной модели. В подобной ситуации неудивительно, что с Палладио связаны те же имена, что и со всеми древностями от Рима до Пестума, от Пестума до Сицилии, от Сицилии до Греции и от Греции до Египта и Месопотамии. За Джонсом последовали Вебб и Ванбруг, Барлингтон, Стюарт, Реветт, четверо братьев Адам, эти палладианцы особенно рьяно стремились воплотить в жизнь все эти проекции, новые пропорции и декоративные мотивы, скопированные с античных моделей. Античность, поспешим отметить, была поставщиком форм. Но решающую роль сыграла не столько Античность, сколько интенсификация культурного обмена, культурных взаимоотношений со старым средиземноморским миром, который география первой половины XVIII столетия оставляла за пределами благоприятного пространства Просвещения, а также новые средства распространения, прогресс и рост исторического знания и, прежде всего, новый взгляд.

Этот новый взгляд стал следствием запоздалого, с отставанием на добрые полвека, внимания к уже довольно старым мыслям; посмотрим, что говорилось об искусстве в поворотный момент века. В середине века, с одной стороны, можно отметить развитие эстетического дискурса: две очень старые идеи, может быть, два слова «завладели умами: философы, эстеты, литераторы, моралисты, экономисты искали одновременно возврата к разуму и возврата к природе». Эти два утверждения, в защиту которых было произнесено немало эстетических речей, полных противоречий, принадлежат к двум противоположным течениям мысли XVIII века, противоречивым, как сама философия Просвещения. Действительно, не является ли определяющей чертой XVIII века стремление объединить противоречия на практике? Именно это происходит в искусстве середины века. Течение, проповедующее возвращение к разуму, принадлежит к рационализму в духе XVII века, рационализму, который в течение XVIII столетия все больше разворачивает битву на два фронта. Течение, проповедующее возвращение к природе, объединяет все формы сенсуализма. Его сторонниками выступают Дидро и добрая часть энциклопедистов; Руссо, с его постулатом о доброй природе, удается объединить оба течения. Именем разума можно осудить фантазию архитектурных планов, архитектурный изгиб; именем природы можно заменить садом в английском или китайском стиле его жесткую французскую модель.