Цивилизация Просвещения - [113]

Эта теория познания подготавливает самое главное: высшую форму cogito, категорический императив практического разума. Душа окончательно перестает «быть темной комнатой, функция которой сводится к регистрации лучей, идущих извне» (Азар). Органы чувств воспринимают в соответствии с априорными формами, мыслительная деятельность соединяет в соответствии с априорными категориями, познание зависит от организующего его априорного представления. В морали и психологии мы больше не пленники естественного закона, наоборот, наша душа создает закон: «Революция такого масштаба, что, казалось, рухнула вся предшествующая философия и что в конце концов мы стали презирать того, кто был мудрым Локком, восхитительным Локком, единственным по-настоящему ценившимся мыслителем со времен Платона» (П. Азар). Человеку было возвращено его внутреннее достоинство, наука окончательно помещена в скромную сферу внешних впечатлений, центральное же место было отведено морали как главной составляющей религиозной жизни.

Кант освятил полную автономность познания, государства и онтологической связи, которая представляет собой область религии — естественной или Откровения. Место душевных тайников ограниченно, но неприступно. Кант — философ светского раздела, примиряющий механистическое требование абсолютного познания и глубинную связь человека с Богом. Его концепции времени и пространства могут быть модифицированы, его теория познания — усовершенствована, но подвергать сомнению его основные положения столь же немыслимо, как отказаться от математики или разработать науку, которая была бы больше и лучше феноменологии. Поддержка свободного общества, способного обеспечивать прогресс, не ставя под сомнение фундаментальный принцип достоинства человека, о котором было произнесено Слово Божие, проходит через кантианскую революцию. Исходя из Канта возможно все. Без него ничто не способно примирить одновременно свободу и прогресс, порядок и достоинство, гражданские права во времени и законное стремление к жизни вечной.

В своем «Трактате» 1793 года Кант искал форму христианства, сведенного к сути, пригодного для рационального выражения, что соответствовало глубинным чаяниям XVIII столетия. Действительно, в начале XVIII века Дезагюлье и первое поколение английских масонов, будучи убеждены, что религиям Откровения настал конец, предприняли аналогичное начинание. Кант совершил эту попытку не для самого себя. Ему было вполне достаточно немецкого пиетизма. Его чисто рационалистическая религия — это чистая альтернатива. Попытка, обреченная на провал, но свидетельствующая о потребности, которую неудовлетворенный XVIII век завещал веку XIX. Религии Откровения переживали кризис, но Дезагюлье и Вольтер поторопились их хоронить. Примерно с 1760 года XVIII век в некоторой степени открыл для себя плотность и автономность религиозного факта: Вольтер готов был согласиться с социальной необходимостью религии для народа; Руссо (в трактате «Об общественном договоре») разграничивал религию человека (теизм) и религию общества.

«Итак, остается религия человека, или христианство, — не теперешнее, но евангельское, совершенно отличное от теперешнего…» Руссо не смог полностью преодолеть сформулированные им самим противоречия, отвечающие глубинным устремлениям. Модель Руссо — это модель протестантской Европы. Если Кант, философ мыслительной деятельности, следует в русле Локка, Беркли, Юма, Кондильяка и Лейбница, то в своем религиозном строительстве он действует в духе Руссо. Это северная модель. Национальное христианство (протестантская религия, установленная законом) с его иерархией, с его организацией, с его праздниками, которое обучает морали достаточно гибко, чтобы никого не стеснить (у Church of England[79] это получается лучше, чем у Evangelische Kirche[80]), которое сохраняет суть «религии человека, или христианства… евангельского», а для элиты — теизм, может быть, символ веры савойского викария, открывающий возможности для мистического масонства, пиетистские общины или the light within и практическая деятельность методистов-веслианцев.

Равнение на север. Переоценивая влияние пресвитерианского янсенизма конца XVIII века, депутаты Учредительного собрания грезили о галликанском католицизме в лоне массовой народной церкви, установленной законом. Генеральные штаты, преобразованные в Национальное собрание, не сумели одним махом переделать кровавую историю XVI века, переполненного принуждением и насилием.

Религиозная история подчиняется своему собственному ритму, конечно сохраняющему постоянную связь с интеллектуальной и эмоциональной историей, но все-таки независимому. XVI и XVII век соответствуют долгому периоду богатства и бурления. На севере волна поднялась раньше, раньше произошел и отлив: где-то начиная с 1650 года, где-то — с 1660-го. В средиземноморской — она же католическая — Европе отступление началось немного позже. Но на рубеже 1680-х годов пиетизм отступает, вырисовывается провал, и в целом для XVIII века характерен спад. Это первый момент. Второй момент: слишком широкий — вековой — масштаб оценки ритма не может затушевать глубоких социальных и региональных различий. Региональных — это значит по оси «восток — запад». Отлив более чувствителен в католической Европе, и особенно во Франции. Но и французский упадок тоже относителен. Уровень религиозности во Франции XVIII века выглядит исключительно низким еще и на фоне пика, достигнутого в XVII веке.