Цивилизация Потопа и мировая гибридная война - [68]

Александр Блок по-своему изваял ту же мысль, в которой все насквозь провеяно образами мечты, ее острым «зиянием»:

И невозможное возможно,

Дорога долгая легка,

Когда блеснет в дали дорожной

Мгновенный взор из-под платка,

Когда звенит тоской острожной

Глухая песня ямщика!..

В высокой мечте мы не просто создаем коридор для благодати, мы вызываем встречные потоки сверху и снизу, строим общее дело — с людьми, с природой, с ангелами… По мечте как по таинственной и невидимой оси человек поднимается в небо, вокруг этой оси кристаллизуется нечто нереальное, которое становится реальнее реальности, обретает плоть и кровь.

* * *

Когда разношерстные, разнокалиберные, бредущие кто куда индивидуальные мечты находят друг друга и сливаются в поток мечты соборной, коллективной, — происходит чудо. Совместные чаянья, общая песня, хоровое устремление порождают симфонические личности. И в этих симфонических мечтах все болезни и заблуждения исцеляются. Всевозможные индивидуальные блуждания исчезают, когда они складываются в длительном, вековом опыте общего дела и общей жизни, все уклоны и отклонения, шероховатости и заусенцы отшлифовываются, отваливаются. Перед великой простотой национальной мечты отступают в бессилии всякого рода сектантство и мудрования, завиральные хитрости и внешние заговоры. Мечта всенародная — это то, что проверено временем, испытано на прочность, а значит подлинно.

Существуют три фундаментальных взгляда на историчность мечты. Первый из них — традиционное мечтание о золотом веке, идеальном прошлом, неповрежденном райском времени, откуда мы выпали, как птенцы из гнезда. Здесь и мечта романтиков о высоком духе Средневековья, и идеализация домонгольской Киевской Руси, и «ретроспективная утопия» славянофилов с их обожанием московской старины, и легенды о скрывшемся под водой граде-Китеже, а также о праславянском родном величии, об утраченном гиперборейском корне. Само по себе тяготение мечты к прошлому не означает регресса. Даже Маркс писал, что все прогрессивное и революционное, когда оно приходит, рядится «в тогу седой древности». А эпоха Возрождения заявляла и, по-видимому, искренне верила, что она восстанавливает античность.

Будущее беспредметно, не оформлено, темно, а в прошлом можно отыскать некие острова мечты, идеала, который смог воплотиться. Чаще всего это мечты о невозвратном. По крайней мере, так считал Беранже, сказавший: «Честь безумцу, который навеет / Человечеству сон золотой».

Другой взгляд — прогрессизм, утверждающий, что история ускоряется, время сжимается, человек успевает сорвать новые плоды познания и благодаря этому национальные и коллективные мечты могут сбываться. Идея ускорения развития была любима многими в эпоху Модерна, но в сущности ближе к оккультной, чем к инженерной мысли. В физическом плане ускорение свойственно не столько процессам развития, сколько распада. А если вся социальная система неминуемо и неуклонно ускоряется, это может кончиться только одним — грандиозной катастрофой. Получается, что у прогресса есть изнанка, есть свой потолок, после достижения которого ускорение необходимо тормозить или поворачивать вспять. По этому поводу вспоминается скорбно-ернические, но не лишенные здравого смысла строки побасенки: «Ускоренье важный фактор, / Но не выдержал реактор…» Упадочный фольклор упадочной эпохи, горькое послевкусие неизбывной веры в прогресс.

Однако русский народ — это ванька-встанька. И после падения он поднимается еще выше. Народная же мечта верит не только в утраченный рай, но и в благодатное развитие и в то, что удастся открыть новые горизонты. По мысли «будетлянина» Велимира Хлебникова, в поэзии которого встретились и сомкнулись глубокая древность и безоглядный футуризм, «народ-младенец, народ-ребенок любит грезить о себе в пору мужества, властной рукой повертывающем колесо звезд. Так в Сивке-Бурке-вещей-каурке он предсказал железные дороги, а ковром-самолетом — реющего в небе Фармана… Провидение сказок походит на посох, на который опирается слепец человечества» («О пользе изучения сказок»).

Третий взгляд, по всей видимости, наиболее мудрый, в том, что настоящая национальная мечта — не о прошлом и не о будущем, она о вечном образе России. Поэтому самой глубокой мифологемой русской мечты была и останется «Святая Русь». Мы можем отдаляться от Святой Руси или возвращаться к ней — но это не значит, что мы развиваемся или ускоряемся. Скорее вращаемся — и в нашей истории бывают «зимы», когда Святая Русь светит, но почти не греет, а бывает «зной», растапливающий мерзлоту и прогревающий почву на три штыка глубиной.

Главный источник сведений о Святой Руси — народный эпос, былины и духовные стихи, ядро которых сложилось в конце первого тысячелетия, а корни уходят далеко в дохристианские времена. В самих этих источниках недвусмысленно говорится, что сущность Святой Руси в народном сознании значительно старше исторического христианства, а география — существенно шире Северной Евразии. На земле Святорусской расположен и Иерусалим, там Ирод избивает младенцев, там же обитает и Самсон-богатырь, и Егорий Храбрый утверждает веру, ездя по Святой Руси. Когда пал Константинополь, то перестали звучать не какие-нибудь, а русские колокола, иссякла русская вера. Наконец, в «Плаче Адама» уже даже в раю земля именуется свято-русской…