Цитадель - [7]

Томо взирала на Сугу в какой-то странной растерянности. Суга была олицетворением физической красоты — и только, в ней не ощущалось ни малейшего движения души. Однако она действительно была девственно непорочна, это не вызывало сомнения. Когда Суга разговаривала с подругами, голос её понижался до шёпота, глаза опускались в пол. Выслушивая ответ, Суга, напротив, широко распахивала глаза. Словом, вела себя очень скромно и естественно.

Танец «Горо» закончился, и учительница, протянув сямисэн аккомпаниаторше, скомандовала:

— Твоя очередь, Суга-сан!

Потом встала и подошла к Томо с компанией.

Действительно, это была та самая девушка, на которую сразу упал взгляд Томо. Она поднялась, придерживая полы кимоно и, немного сутулясь, направилась к сцене.

— Это Суга, — прокомментировала учительница непринуждённым тоном. Раздались первые звуки сямисэна. — Очень милая и тихая девочка. Думаю, у вас не будет с ней проблем. Её легко воспитать…

Пока Суга танцевала, учительница время от времени вставляла короткие реплики:

— У неё очень яркая красота, при этом Суга чрезвычайно замкнута, сдержанна. Она очень способная ученица, но её танцу не хватает живости, «изюминки». Суга и сама говорит, что учится танцам только для того, чтобы радовать родителей, и не любит выставлять себя на публике. Так что профессия гейши — это не для неё. Девочка знает, что никогда не добьётся успеха в их ветреном мире. И вообще, большой, шумный город не подходит её нежной натуре, она говорит, что ей будет гораздо вольготней где-нибудь в тишине, среди зелёных полей и чистых ручьёв… Мать до безумия любит Сугу. Узнав, что дочка уедет в далёкую Фукусиму, она залилась слезами. Если её девочка понравится госпоже и та решит взять её с собой, мать непременно хотела бы встретиться и обстоятельно побеседовать, ведь отныне жизнь и судьба её дочери будет всецело зависеть от отношения к ней хозяйки дома…

Беседа шла главными образом между учительницей и Кин с Дзэнко, Томо молча наблюдала за танцующей Сугой. Слушая краем уха рассказ о матери Суги, она подумала: у такой женщины просто не может быть испорченного ребёнка. Так что Суга будет слушаться Томо беспрекословно и не доставит особых хлопот.

Томо была не слишком искушена в танцах, но даже её неопытный взгляд уловил в движениях рук и даже глаз танцующей Суги некую скованность, пожалуй, тяжеловесность, лишавшую танец блеска, несмотря на такую яркую, поразительную красоту исполнительницы. Но это только обрадовало Томо. Инстинктивно она страшилась силы той женщины, что должна вторгнуться в жизнь её семьи. Изумительно красивая и юная, но тихая и застенчивая, почти боязливая… Почти идеальный тип «второй жены».

— По-моему, это именно то, что вам нужно, — сказал Дзэнко, когда они вышли из узкого проулка и направились к дому Кин. — Девочка не создана быть гейшей. Она не будет пользоваться успехом у мужчин. Слишком зажата и скромна.

Дзэнко обращался к Томо с достоинством сына хатамото, избегая напыщенных оборотов. Томо тоже почтительно величала его «господин Хосои».

— Вы так полагаете? — с сомнением протянула Кин. — Такая красотка…

— Одной красоты для профессии гейши мало, — пояснил Дзэнко. — И вообще, у таких девочек, как Суга, характер формируется поздно. Пройдёт лет десять, и она станет совсем другой. Так что имейте это в виду.

— Да, наверное, вы правы… — По спине Томо снова пробежала дрожь, словно её коснулось обнажённое лезвие меча. Её просто трясло, когда она наблюдала за танцем. Томо смотрела на полудетское тело Суги, пытавшейся изображать на сцене страсть и томление, — она соблазнительно наклоняла головку, принимала фривольные позы — и пыталась представить, что произойдёт, когда она привезёт это полудитя домой, в Фукусиму. Как переменится этот ребёнок, попав в многоопытные руки её супруга, каким образом муж приручит Сугу?.. Томо даже невольно зажмурилась и задержала дыхание, представив себе переплетённые тела Суги и Сиракавы. Кровь бросилась ей в голову, и Томо нарочно раскрыла глаза пошире, словно отгоняя ночной кошмар. Её вдруг затопила острая жалось к Суге, трепетавшей на сцене, словно огромная бабочка. Однако к жалости примешивалась обжигающая женская ревность.

Томо оставалась безжизненно-холодной всё это время — в нервных, изматывающих поисках подходящей кандидатуры, но тут в глубине её сердца пробудился голод желания, словно закончился пост. Томо пронзила острая боль: ей придётся публично признать, что она уступает супруга сопернице. Добровольно. Человек, который столь хладнокровно ввергает жену в геенну нечеловеческих мук, — это исчадие ада! — подумалось Томо. Но она подчинила всю жизнь служению. И восстать против мужа и господина — значит разрушить себя самоё. К тому же Томо ещё любила этого человека, и любовь была даже сильней, чем привычка служить и подчиняться. Мучительная, безответная, иссушающая любовь… Томо даже не помышляла о разводе. Да, положение и деньги Сиракавы, судьба её дочери Эцуко и старшего сына Митимасы, жившего у родственников в глухой провинции, — всё это имело большое значение. Но гораздо важнее было другое: её обуревало неистовое желание объяснить супругу, какие чувства бушуют в её груди. Никто, кроме мужа, не мог утолить её голод.