Цирк приехал! - [5]

— Вообразил. Две монеты по десять.

— Ты их спрятал в карман. Одну монетку потерял. Что осталось у тебя в кармане?

— Дырка!

Борька внимательно, весь вытянувшись, следил за губами артиста. «Это он за куклу говорит…» Но губы чревовещателя даже не шевелились. «Это механизм говорящий в куклу вставлен!» — решил Борька.

Ну куклы — ладно: в них механизмы. А вот собачки, которых стал показывать артист, как они разговаривают? В них механизм не спрячешь! Здесь все начистоту!

Бавицкий подвел белоснежного шпица к румяному мальчишке в первом ряду.

— Как тебя зовут, мальчик?

— Володя.

— Здравствуй, Вовка! — неожиданно сказала собака, приоткрыв пасть и завиляв хвостом.

«Сама! Сама говорит! Как тот попугай!» — ахнул Борька.

Он поднялся с места, хотел сбежать вниз, к собачке и счастливцу-мальчишке, но отец не разрешил:

— Сиди! И отсюда все видно!

— Теперь представься Володе! — предложил собачке артист. — Скажи ему, как тебя зовут.

— Шарик! — ответила собака и подала Вовке лапу. У Борьки от зависти разрывалось сердце.

— А фамилия твоя как?

— Подшипников! — рявкнул шпиц, виляя пушистым хвостом.

— Погладь Шарика, Володя, не бойся: он не кусается, — сказал румяному мальчишке артист.

Мальчик боязливо протянул руку и осторожно дотронулся ею до спины собаки.

— Ну и трус! — вырвалось у Борьки.

«Меня бы на его место! — с завистью подумал он и вдруг решил: — Сегодня же встречусь с этой собакой! Наберу дома побольше сахару, прокрадусь на конюшню и обязательно поговорю с Шариком Подшипниковым. Спрошу, где он так здорово разговаривать научился, как мне в цирк поступить, расспрошу про акробатов мальчика и девочку: может, подружусь с ними… Заодно и Малахита сахаром угощу. И грача своего тоже возьму в цирк. Пусть познакомится с попугаем и шпицами. Может, и он говорить научится…»

Всю дорогу домой Борька думал о Малахите и шпицах. Вот бы грача научить говорить, как эти собачки. А то живет себе во дворе, в дровяном сарайчике. Только воровать и умеет. То ложку чайную украдет, то монетку. Раз у отца уволок моток дратвы. Так что не зевай — грач запрячет, что и не найдешь вовсе. Может на дерево утащить. Ведь он летает целый день по городу. А как вечер — домой, в сарайчик. Для него специально под крышей Борька вырубил широкую дырку.

Мачеха встретила Борьку неприветливо. За ужином, гремя посудой, сказала, поджав губы:

— Завтра же в церковь пойдешь! Грех замаливать!

— Ладно! — безропотно согласился Борька, пробуя обмакнуть нос в горячий чай, налитый в блюдце.

— Нет, ты глянь только, что он вытворяет! — возмутилась мачеха. — Чего в цирке бесовском нагляделся!

— Не балуйся, Борька! — улыбнулся отец. — У тебя нос куда короче, чем у клоуна. Можешь не проверять.

Улучив удобный момент, Борька опорожнил полсахарницы в карман и снова закрыл её крышкой. Отец и мачеха ничего не заметили.

— А знаешь, как в цирке куклы и собаки интересно разговаривали! — сказал мачехе отец.

Она сплюнула через плечо:

— И слушать на ночь не желаю про чертей!

— Тут черти ни при чем. Это артист животом говорил.

— Ещё того не легче! — возмутилась мачеха.

— Не может быть, чтобы животом, — поперхнулся чаем Борька. — Сами они! Сами! Я следил!

— Брюхом, сынок, брюхом! Мне объяснили… Борька немедленно втянул в себя живот, потом надул его, снова втянул…

«Нет, неверно отцу сказали. Не может человек разговаривать животом», — решил Борька, громко поставил граненый стакан вверх дном на блюдце, положил сверху огрызок сахара, потянулся и, изобразив на лице сладкую зевоту, заявил:

— Спать охота. Устал… Я нынче, пожалуй, в сарайчике лягу. Здесь жарко что-то.

— Все выдумывает! Все выдумывает! — громко отхлебнув чай, вздохнула мачеха.

Отец постелил постель в сарайчике, ласково провел снизу вверх шершавой ладонью по мягким рыжеватым Борькиным волосам, вышел во двор и запер сарайчик на большой висячий замок.

— Зачем, батя?

— Чтобы не украли тебя. Утром разбужу рано. Часов в пять. С мачехой в церковь пойдешь. А то злится она. Спи!

Как только удалились отцовские шаги и дверь в дом со скрипом закрылась, Борька схватил с жерди грача, который тут же проснулся и пронзительно закаркал. Борька погладил его и подошел к двери. Нагнувшись, он что есть силы нажал на дверь. Внизу образовалась узкая щель. Высунув наружу руку с грачом, он протиснулся сквозь щель сам и очутился во дворе.

Было тихо. На небе уже выступили звезды. По дороге в цирк Борька пересчитал сахар. Тринадцать кусков.

— Три куска дам Шарику Подшипникову, — сказал Борька грачу, — три — другим собакам (каким Шарик подскажет), шесть — Малахиту. Как, думаешь, правильно?

Грач спокойно дремал за пазухой.

— Ну, раз правильно, один кусок придется съесть, — сказал Борька и хрустнул сахаром.

Борька подошел к темному зданию цирка, прошелся вдоль высокого забора и заглянул в дырку. Двор был пуст. Ярко светила луна. От забора падала длинная тень. Одно оконце в конюшне было тускло освещено.

Отыскав калитку, Борька толкнул её. Она оказалась не запертой. Борька, озираясь, вошел во двор, прячась в тени от забора, подошел к окну и встал на цыпочки. Сердце его сильно билось.

Он увидел большую комнату. На столе стояла свеча. Её пламя тихо колебалось, освещая неровным светом стены с костюмами, обручами, лентами, пестрыми флагами, бумажными цветами и упряжью. В углу стояли длинные хлысты. На стенах дрожали тени от сидевших за столом дрессировщика лошадей и двух мальчиков. В одном мальчике Борька тут же узнал акробата, выступавшего с девочкой. Второй, поменьше, сидел спиной к окну, и его лица не было видно.