Тем удивительнее, что лицо у силача не особо подходило к фигуре. Остренькое интеллигентское личико дрищика в очочках, типичного ботаника с белёсым чубчиком надо лбом. Мне прям стало интересно, как это такой парень так круто накачался.
Я подошёл ближе — и он бросил гирю на манеж, так что пыль взметнулась. Поправил очки и протянул руку:
— Здорово!
А я даже подал свою не сразу. Жутковато было: небось, раздавит пальцы своей лапищей.
— Да не дрейфь, клоун, — улыбнулся силач. — Всё равно ты резиновый.
Я аж задохнулся:
— Э! А ты почём знаешь, что я клоун?
Он снова улыбнулся, мило — интеллигентной такой улыбочкой:
— Выглядишь, как нормальный. В цирке уродов это только клоунам позволено. Для контраста.
— А ты — урод? — меня это поразило.
— Я, знаешь ли, задрот, — хмыкнул силач. — Компьютерный задохлик. Не похоже?
Я только головой помотал.
— Меня Антрепренёр пожалел, — сказал силач с непонятной ухмылочкой. — Когда мне вломили там одни… я размазывал сопли и кричал, что сила есть — ума не надо. Вот бы мама удивилась, если бы меня увидела…
— Э! — сказал за моим плечом стервоватый женский голос. — Славик! Или ты, новенький — дайте девушке прикурить!
— Знаешь же, что не курю, — буркнул силач Славик с досадой, а я вспомнил, что оплавлял зажигалкой кончики мишуры, чтоб держались лучше. Сунул руку в карман и оглянулся.
И как дёрнусь назад! Споткнулся об гирю, чуть не плюхнулся на задницу, спасибо, Славик поймал за рукав. Я ещё успел подумать — если бы за руку, рука бы до пола вытянулась.
Но етить же колотить!
Она росла из плеча у замурзанного мелкого мужичонки, типичного зашуганного выпивохи. Вместо правой руки — но вверх. Этакая отвратительная орхидея: тяжеленный бюст, как баллистические ракеты, губищи накрашены в три слоя жирной помадой, волосы выбеленные, а глаза — такие же жирные, как губы, прямо мажет взглядом. Ног вообще нет, а в единственной руке — длинная гламурная сигаретка.
— Ой-ой! — протянула она. — Какие мы нежные! Какие нынче нервные клоуны пошли — куда с добром-то…
— Постыдилась бы людей, — буркнул мужичок устало. Ему тяжело было таскать её на себе, но он, по-моему, притерпелся. — Всех тут заколебала уже… онкология!
— Да ты без меня пустое место! — с пол-оборота завелась его опухоль, а я понял, что слушать это совершенно не хочу. Я уже понял, что в том, настоящем мире, откуда мы все сюда попали, эта баба считала себя правой рукой мужичка, а мужичок думал, что она сидит у него на шее. Это было, пожалуй, смешно, но смех такой… не самый добрый.
— Ребят, — сказал я Славику и Насте, стараясь не слышать, как эти сиамские близнецы друг друга поливают, — может, есть какое-нибудь место, где можно в тишине посидеть?
Славик поднял пару гирь одной рукой, как поднимают за ручки две пустые чайные чашки:
— Можно к Эле пойти. У неё тихо и всегда печеньки есть.
Настя кивнула.
— А кто это — Эля? — спросил я.
— Самая Толстая Дама, — сказала Настя. — Раньше, когда гламурной видеоблогершей была, с ней, говорят, вообще невозможно было разговаривать, если не о фитнесе и калориях, а сейчас — приятная тётка, свойская, только всё время жуёт.
И мы пошли. Я непонятным образом почти успокоился, мне было даже, пожалуй, весело. В конце концов, что я теряю-то? Я же теперь циркач! Неужели это хуже, чем продавец-консультант в поганом салоне бытовой техники? И труппа тут уж точно не хуже того коллектива. И чувствую я себя отлично, просто замечательно. И прикольно же, когда так тянешься!
— Наш номер, — говорю, — будет называться «Дедка и репка»: тянем-потянем… Нет, мы с тобой, Насть, будем танго танцевать — прикинь, как тебя можно вести, умора!
Настя хихикнула, и Славик улыбнулся:
— Вы потренируйтесь. Эффектная парочка, на самом деле…
А я вдруг вспомнил — и меня аж в жар бросило, даже пот прошиб.
— Ребят, — говорю, — а где же Паша? Он тоже тут? Мы вроде вместе сюда навернулись.
Они остановились и переглянулись.
— Это тот, — сказал Славик. — У которого из пасти…
— Да, — кивнула Настя. — Он в зверинце, — и содрогнулась.
— Не надо туда ходить, — сказал Славик. — Пока, по крайней мере. Потом сходишь. Скоро репетиция, лучше себя не нервировать зря.
Я хотел сказать, что лучше сейчас, но промолчал.
Я тут уже слишком много всего понимал. И что там увижу — понимал. И что помочь ничем нельзя — тоже понимал. И — что если не справедливость, то кое-какая логика тут была.
Вот что я, смешной, ему, страшному, скажу?
