Цимес - [91]

Я отступаю от нее, натыкаюсь на стул, сажусь.

— Спасибо, — Полинька покачала головой. — Бог ты мой, как, оказывается, отвратительна иногда вежливость — говорю прямо как чужая.

— Ты мне не чужая.

— Конечно, нет. Но ты все равно погоди, миленький, погоди. Сначала дослушай.

И тут меня прорвало:

— Не хочу — ни слушать, ни знать. Я сам тебе могу рассказать — я помню все, каждое твое слово. Я помню эти чертовы ботинки под вешалкой в прихожей. Ты не представляешь, как много я помню. «Ты знаешь про меня даже больше, чем я сама про себя знаю» — это ведь твои слова. И так оно и есть. Я знаю все, что мне нужно, остальное не важно, его просто нет, а значит, и объяснять нечего.

— За эти дни ты повзрослел. Для тебя это к лучшему, да и пора, а я… Мне надо было подумать.

— Подумала?

— Подумала. И я хочу, чтобы ты знал: был человек, который мне в этом помог. Не советами, а тем, что был со мной. И это был мужчина.

— Тот, который ботинки в прихожей? Когда ты сказала, что вернулась одна, — это о нем?

— Это не он, другой, но ни для меня, ни для тебя это ничего не меняет. Именно потому, что я вернулась одна. Я выбрала, Адамчик.

Она сказала это так спокойно, что мне захотелось ее ударить, но вместо этого я спросил:

— Между чем и чем?

— Между кем и кем, — она даже улыбнулась. — Я все-таки филолог. Между я и между я с тобой, — она помолчала секунду. — Мне необходимо было проверить: смогу ли я жить, как жила раньше, до тебя и без тебя. То есть я понимала, что не умру, ничего такого, но части меня все-таки не станет. Я хотела узнать, как это, — с его помощью.

— Кто он?

— Просто один человек, художник. Когда-то я ему позировала, довольно давно.

— Ты с ним… спала?

— Да. Однажды мы даже чуть не поженились. Я уехала именно с ним не случайно, Адамчик, и я на самом деле пыталась, это не просто слова. Оказалось, — Полинька вздохнула, — ты меня слишком избаловал. И скорее всего необратимо, вернее непоправимо. Честно говоря, я пока не знаю, что со всем этим делать, но разберусь так или иначе. А теперь, — она все-таки подняла на меня глаза, — иди. Или оставайся — как хочешь.

С минуту я сидел молча. Не потому что не знал, чего я хочу в самом деле, просто сидел и смотрел, как у нее начинают дрожать губы и белеют сжатые пальцы. Надо, надо было что-то сказать, и я сказал:

— Полинька, иди сюда, мы уже и без того столько времени потеряли. Ведь вылюбливать — это, должно быть, страшно долго. Особенно если до донышка…

Назавтра я перевез к ней вещи.

Июнь был сумасшедший, скорее всего потому, что заразился от нас.

Софья Марковна улыбалась и почти каждый день норовила нас покормить, отказаться удавалось далеко не всегда. Учеников у нее заметно прибавилось, рояль не умолкал, что нам почему-то совсем не мешало, даже наоборот. Илюша был за нас рад.

Такого беззаботно-счастливого времени в моей жизни не было больше никогда.

Дома я бывал нечасто, с мамой мы в основном перезванивались, да и то не каждый день, — она оказалась удивительно понимающей, моя мама. Свою несостоявшуюся невесту с того самого дня я не видел ни разу — у нее начались вступительные экзамены и, по маминым словам, дома она почти не появлялась. Я о ней не особо-то и вспоминал, лишь изредка на самых задворках сознания мелькали ее виноградный запах и ищущие губы. Честно говоря, я был уверен, что институт ей не светит и совсем скоро она исчезнет из Москвы и из моей жизни. Оказалось, я ошибался.

Не успел я поздороваться и спросить, как дела, мама сказала:

— Сынок, а Лена-то, представляешь, поступила, и как раз на актерское отделение. Я думала, у нее это несерьезно, провалится, конкурс ведь сумасшедший, а она молодец, справилась. На днях ее родители должны прилететь, я бы хотела, чтобы ты тоже пришел, все-таки родственники. Приходи, Адамчик, ладно? У нас с тобой родных много ли?

…За окнами исходил прохладой вечер. Мы уже довольно долго сидели за столом, выпито было изрядно, Ленка смотрела на меня не отрываясь. Ночевать я остался дома.

Она пришла, как только все уснули, почти сразу. Взяла за руку и увела к себе, то есть ко мне в комнату. А на прощанье, еще не отлепившись от меня, прошептала:

— Теперь все изменится, все будет по-другому. Я поняла, надо выбирать таких, как ты. Даже если таких, как ты, больше нет.

Через полгода, в самый разгар зимы, мы с Полинькой поженились. Шел тихий снег, и я боготворил ее всем сердцем.

В положенный срок у нас родилась Сонечка. Мы назвали ее так в память Софьи Марковны, не проснувшейся всего через неделю после нашей свадьбы. На их с Илюшей могиле два имени, четыре даты и надпись: «Всегда и навсегда».

Через год после Сонечки родился Илюша.

Мама так до конца и не приняла мой выбор, но внуки и время примирили ее и с Полинькой тоже. Ей уже очень много лет, но она все помнит и может весь день сидеть у окна, глядя на облетающие листья.

По субботам мы собираемся за большим круглым столом — на цимес. Полинька делает его изумительно: и вкус, и цвет, и запах. Нашим внукам он все еще нравится, хотя и время, и они — все уже другое. Зато Сонечка в этот день по-прежнему играет нам Шопена — да-да, на том самом рояле. Мы счастливы и, может быть, сами не понимаем насколько.