Цимес - [58]
— Не вижу в этом ничего особенного. В каждом человеке…
— Только не говори так. Я не каждый.
— Я так и не думаю. Как тебе объяснить… Ну вот есть дальтоники — люди, которые видят меньше цветов, чем обычный человек. А есть, наоборот, те, кто способен увидеть больше. Больше цветов, больше звуков, больше самих себя — не важно. Это как способность читать мысли, своего рода жизнь в три-де вместо двух.
— По-твоему, я такая?
— Да. Только это чаще всего не легче, а наоборот, ничего не поделаешь.
— Рита, ты добрая. Ты знаешь про меня больше других и понимаешь лучше всех, я не ошиблась. А главное — тебе про меня интересно. Но…
— Что?
— В общем… Это не помешало тебе тогда позвонить папе.
— Я все еще женщина. А женщина не бывает доброй, когда у нее отнимают… самца. Впрочем, я в самом деле была тогда не в себе.
— А сейчас?
— Не важно, что сейчас. Мы говорим не про меня.
— Мы говорим про все. Его ведь в самом деле могли посадить по этой идиотской статье, хотя совратила его я, и это ясно, как божий день.
— Я уже сказала, что была не в себе. И его все-таки не посадили — это главное.
— Только потому, что отец решил сначала поговорить со мной.
— Я рада, что ты смогла его уговорить.
— Вовсе нет, даже не пыталась. Просто объяснила, что у каждого из нас есть право на свою личную жизнь. Не только у меня — у него тоже.
— Вот как… Вот как ты…
— Вот так, да. Женщина не бывает доброй, когда у нее отнимают самца. Это ведь ты сказала.
— Ну да…
— О чем ты сейчас подумала?
— Как ни странно, о Марке. Мне его жаль.
— Почему? Со мной он счастлив. По-настоящему.
— Тогда зачем ты пришла?
— Рита, ты умная. Скорее всего, ты права, вот только он еще об этом не знает.
— Чего же тебе не хватает на этот раз? Все ведь получилось взаправду, точно как ты хотела.
— Может, да, а может, и нет — не знаю. Я еще не поняла.
— Тогда поторопись, мы ведь все живые, знаешь? И Марк в том числе.
Наташа вдруг начинает кусать губы, я вижу, что она волнуется.
— Ну, в чем дело? С преамбулой мы закончили. Зачем же ты все-таки пришла?
— Хорошо, — ее взгляд становится молящим и беспомощным, как у больной собаки. — Ты и правда все видишь и все понимаешь. Я… Скажи, а что, если бы Марк к тебе… вернулся, а?
Еще несколько месяцев назад я бы, наверное, просто задохнулась, как рыба, выброшенная на берег, от этих ее слов, но сейчас…
— Ты маленькая, жестокая и бестолковая девчонка! По-твоему, люди — это марионетки, которыми можно управлять, дергая за ниточки? Так ты думаешь, да?
— Ну… в большинстве случаев это именно так и есть, — она пожимает плечами. — Разве нет? Но не с тобой, честное слово, не с тобой. Ведь я — это немножечко ты, поэтому я здесь. Рита, я правда не такая уж плохая, вот правда. Даже наоборот.
— Вот-вот, ты — это наоборот, точно.
— Рита, послушай, я…
— А кроме «я» для тебя еще что-нибудь существует? Знаешь, что ты делаешь? Ты проводишь опыты над людьми. Над живыми людьми, над теми, кто тебя любит, — над нами. Смешно, да? Наблюдать, как мы дергаем лапками? И знаешь, что самое страшное? Тебе даже бывает нас жаль.
— Ты права, но ведь это делают все со всеми, чаще всего грубо и неумело. Так было всегда. А я… Я просто умнее, вот и все.
Она сидит на диване, скрестив по-турецки свои красивые ноги. Сквозь шелковую блузку просвечивает тело. Она стала женщиной. У нее удивительные линии и нежная кожа. Нет, она не красива — она прекрасна. Я ловлю себя на том, что любуюсь ею, Наташей. А может, собой, только на двадцать пять лет моложе. И значит, пора перестать сопротивляться, надо всего лишь продолжать ее любить, ведь она — это я. И она это знает.
— Слушай, у меня к тебе совершенно патологическое чувство, ему даже нет названия.
— Тогда, может, ты глубоко внутри лесбиянка?
— Вот сейчас я сделаю то, что хочу уже очень давно и очень сильно: я тебя отлуплю, а там посмотрим… — и я хватаю ее в охапку, и мы падаем, обнявшись, на диван и начинаем — что бы вы думали? — дико хохотать. Хохотать и плакать — навзрыд.
Больно…
НАТАША
Жадно пьет нектар
Бабочка-однодневка.
Осенний вечер.
Любимый мой, родной!
Я хочу рассказать тебе то, что не рассказывала никому и никогда, только сейчас и тебе — ведь ближе тебя у меня нет никого.
Мы все вышли из детства, и я тоже. Оно было у меня самым обычным и даже гораздо лучше, чем у многих. Я не знаю, почему все вышло так, а не иначе, но вышло именно так.
Сколько я себя помню, в детстве я любила представлять, что меня никто не любит. Будто родители меня бросили, взяли и сдали в детский дом. И мне там страшно и горько, но я все равно их люблю и жду, так же, как и все остальные. Но вместо родителей меня берут совершенно чужие, незнакомые люди, и мне обязательно надо им понравиться, потому что иначе они просто вернут меня обратно. И я стараюсь изо всех сил. Я улыбаюсь, заглядываю им в глаза, пытаюсь угадать их желания. Я словно все время говорю им: «Вы не ошиблись, я хорошая, вы никогда не пожалеете, честное слово». Нет, я не произношу этого вслух, но думаю, думаю, думаю эти слова — без конца. И — о чудо! — меня в самом деле начинают любить, жалеть и даже желать. Но в этом самом месте, когда все наконец сбывается, — мне отчего-то делается скучно. И я начинаю искать других, пока еще чужих и хмурых, — пусть и они полюбят меня тоже.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.
Валенсия мечтала о яркой, неповторимой жизни, но как-то так вышло, что она уже который год работает коллектором на телефоне. А еще ее будни сопровождает целая плеяда страхов. Она боится летать на самолете и в любой нестандартной ситуации воображает самое страшное. Перемены начинаются, когда у Валенсии появляется новый коллега, а загадочный клиент из Нью-Йорка затевает с ней странный разговор. Чем история Валенсии связана с судьбой миссис Валентайн, эксцентричной пожилой дамы, чей муж таинственным образом исчез много лет назад в Боливии и которая готова рассказать о себе каждому, готовому ее выслушать, даже если это пустой стул? Ох, жизнь полна неожиданностей! Возможно, их объединил Нью-Йорк, куда миссис Валентайн однажды полетела на свой день рождения?«Несмотря на доминирующие в романе темы одиночества и пограничного синдрома, Сьюзи Кроуз удается наполнить его очарованием, теплом и мягким юмором». – Booklist «Уютный и приятный роман, настоящее удовольствие». – Popsugar.
Маша живёт в необычном месте: внутри старой водонапорной башни возле железнодорожной станции Хотьково (Московская область). А еще она пишет истории, которые собраны здесь. Эта книга – взгляд на Россию из окошка водонапорной башни, откуда видны персонажи, знакомые разве что опытным экзорцистам. Жизнь в этой башне – не сказка, а ежедневный подвиг, потому что там нет электричества и работать приходится при свете керосиновой лампы, винтовая лестница проржавела, повсюду сквозняки… И вместе с Машей в этой башне живет мужчина по имени Магаюр.
Эта странная, на грани безумия, история, рассказанная современной нидерландской писательницей Мариет Мейстер (р. 1958), есть, в сущности, не что иное, как трогательная и щемящая повесть о первой любви.
Роман, написанный поэтом. Это многоплановое повествование, сочетающее фантастический сюжет, философский поиск, лирическую стихию и языковую игру. Для всех, кто любит слово, стиль, мысль. Содержит нецензурную брань.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)