Цимес - [54]
— Иногда да. Если это помогает уберечь его от боли. Но вообще-то не обязательно именно врать, можно умолчать, не сказать о чем-то. У каждого может быть что-то свое, потаенное, правда?
— Выходит, я могу просто не говорить тебе, что люблю одного человека? Не говорить, и все?
— Ну, это как ты хочешь. Хотя я не думаю, что такая новость может меня расстроить или огорчить. В твоем возрасте как раз все и начинается. Люби себе на здоровье.
— Ну что ж… — она внезапно садится. — Если так, я и правда скажу. Не потому, что не боюсь причинить тебе боль, а потому что — хочу. Я хочу, чтобы ты почувствовала то же, что чувствую я, когда дважды в день звонит этот твой чертов телефон и глаза твои делаются сучьи, потому что это он, Марк. Два раза в день, утром и вечером, я тебя ненавижу, остальное время я ненавижу себя. Я люблю его, Рита. Уже полтора года это наша с ним тайна. Наша, слышишь? Моя и его. Через месяц мне исполнится восемнадцать. И тогда…
Вот она я — сижу на траве Гайд-парка и смотрю на облака. И думаю, что облаков на свете все-таки гораздо больше, чем слез. Вот и мои давно уже высохли, а облака все плывут и плывут. Поодаль, надев наушники, сидит Наташа. По ритмичным движениям ее головы я понимаю, что она слушает музыку, и рефлекторно думаю, что лучше бы упражнения по фонетике. Неужели это я совсем недавно плакала так горько и безутешно? Правильно, слезы, они в самом деле помогают почти всегда. Почти. Потому что кто знает, какая ерунда вдруг возьмет и придет в голову, и ты даже не понимаешь, как от нее избавиться. Вот, например, Наташа вроде бы говорила что-то такое про Марка и…
— Наташа!
Ее головка поворачивается.
— Что, Рита?
— Ты говорила недавно что-то такое… какую-то ерунду. О чем? Или мне показалось?
Она глядит на меня как-то очень долго, потом вздыхает.
— Да, я вспомнила, это насчет Present Perfect Continuous. Я уже давно хочу спросить, но все забываю. Только знаешь, давай не сейчас. По-моему, вот-вот дождь пойдет. Пора собираться, как ты думаешь?
И наконец я ясно понимаю — так ясно и больно, — что Марк в самом деле, в самом деле, тоже ее любит.
МАРК
1
Полевой цветок
В лучах заката меня
Пленил на миг.
— Наконец-то! Почему так долго? Как вы долетели?
— Все нормально, все хорошо. Ты скучал?
— Ну а как ты думаешь? Ты все сама знаешь, верно?
— Все равно скажи. Мы, женщины, любим ушами.
— Ах ты, моя женщина… Господи, кто бы мог подумать. Все это время я только и делал, что смотрел на телефон, ждал твоего звонка.
— Вот-вот, и об этом тоже.
— А о чем же еще? И скажи наконец, когда мы встретимся? Когда ты…
— Не знаю. Меня пасут с утра до вечера, ты ведь помнишь, послезавтра первый вступительный экзамен. Но я все равно должна тебя увидеть — еще до.
— Ага… Тогда погоди. Мы не виделись уже так долго, лишняя пара дней ничего не решит. Тебе на самом деле надо заниматься.
— Мне на самом деле необходимо увидеть тебя.
— Что-то случилось? У тебя правда все в порядке?
— Конечно, ничего такого особенного. Ой, погоди, меня зовут… Послушай, давай через три часа на нашем месте. Ладно? У меня будет целых полчаса. Пока. Лю…
У этого есть много названий, и я знаю их все или почти все. И самым подходящим было бы «связался черт с младенцем» — если бы только этим младенцем не оказался я. Еще я знаю, что такое чувство быстро проходит — и это правильно. Потому что так должно быть. Так было, есть и так будет. Вот только, боюсь, не с нами. Мы-то как раз завязли глубоко и крепко, и скорее всего потому, что из нас двоих черт на самом деле именно она, Наташа.
Началось это вовсе не полтора года назад. Гораздо раньше — до нашей встречи и, может быть, даже еще до ее рождения. Я понял это в ту самую минуту, когда ее увидел. Ну а уж с той минуты, как увидел… Было ей тогда — да-да — тринадцать, и она стала со мной сразу резко, по-подростковому агрессивна: защитная реакция животного, зверя или девочки, которую я так мучительно, с первого взгляда — полюбил? захотел? учуял?
К тому времени я уже полгода встречался с Ритой. Как обычно и бывает, все вышло случайно, по крайней мере на первый взгляд. По крайней мере, мне тогда так показалось. Я открыл дверь своим ключом, вошел и услышал не Ритино обычное: «Марик, это ты?», а два голоса, говорящих по-английски: Ритин — тихий и до мелочей знакомый, и монотонный, чуть даже хрипловатый и резкий — другой. Помнится, сразу захотелось, чтобы этот другой замолчал, — почему?
Рита нас и познакомила, вернее, представила мне — ее. Они вышли из комнаты, и она сказала: «Познакомься, вот та самая девочка, про которую я тебе рассказывала, — моя почти что дочка, хоть и ученица. В общем, вот она, Наташа». Конечно же, я помнил эту историю, ведь ее главной героиней была Рита, которую я любил. Тогда — любил…
Я протянул Наташе руку, она вложила в нее свою, маленькую и горячую, как лед, ладошку, тут же поспешно выдернула, покраснела и, что-то пробормотав себе под нос, буквально вылетела из квартиры. По-моему, на ней была какая-то майка с тонкими бретельками, совершенно детская короткая юбка — почему-то она показалась мне голой.
— Господи, как она смутилась, бедняжка, — засмеялась ей вслед Рита. — Это из-за тебя. Ну ничего, скоро она поймет свою силу, еще года три-четыре, и тогда…
Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.
После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.
Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.
Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)