Цимес - [45]
Она по-прежнему его любит, но почему-то до сих пор стесняется этого чувства, словно ей, как и раньше, пятнадцать, а он закадычный друг ее старшего брата Антонио. Конечно, с тех пор прошло уже так много лет — больше тридцати, она раздобрела и отяжелела. Это и понятно, она ведь никогда не работала, ни одного дня. Вокруг всегда было столько забот и тревог: муж, дочь, дом, болезни, покупки и многое другое, — чтобы сделалось уютно, и вкусно, и тепло. Даже в молодости ей было трудно сосредоточиться на чем-то, кроме этого, и вот теперь она стесняется своего располневшего тела, своего молчания по вечерам, зато она умеет замечательно слушать, именно поэтому он до сих пор рассказывает ей — нет, не все, все рассказать невозможно, — но многое. Иногда даже о работе. Тогда она снова чувствует себя той пятнадцатилетней девчонкой в коротенькой юбке, с маленькой грудью — и у него снова такие нежные руки…
Счастье — его ведь не надо искать и придумывать. Оно просто или есть, или…
Вот как этот несчастный русский. Это же надо, приехать из этой далекой России сюда, в Рим, и вдруг умереть. Как такое представить? Правда, муж накануне обмолвился, что у него нашли фотографию какой-то молодой женщины. Разумеется, он лишнего не скажет, на то он и комиссар, зато как интересно бывает строить свои собственные догадки, гораздо интереснее, чем все эти сериалы.
Конечно, этот человек мог умереть от болезни, мало ли что бывает, но почему-то ей кажется, что нет. Даже себе она не может этого объяснить, но недаром же она, в конце концов, жена комиссара полиции и уже так долго. Она тоже кое-что понимает, и у нее тоже есть интуиция… Это мог быть соперник, партнер или конкурент по бизнесу, но гораздо интереснее думать, что это женщина. Потому что — страсть. Неужели это та женщина с фотографии? Скорее всего, он ее любил, да и она его, наверное, как же иначе? Может, он именно к ней приехал. Только зачем убивать того, кого любишь? И как жить после? А вот жена — очень даже может быть… Тогда тут не только ревность, месть, а еще и наследство. Конечно же, у него есть наследство, и, наверное, немаленькое, раз она пошла на такое. Значит, сильная женщина, вот она, София, никогда бы… Хотя…
Она вдруг отчетливо представила себе, как ее родной муж, ее комиссар скучным голосом бросает ей, не глядя:
— Я ухожу. Совсем. Пожалуйста, собери мои вещи и, главное, не забудь две мои любимые рубашки и костюм в серую полоску. И ради бога, София, ради бога, не надо устраивать сцен. Поздно. Уже поздно.
София глядит перед собой, и глаза ее слепы, а сигарета уже почти обжигает пальцы. Воздух темнеет, вечерняя синева накрывает город.
«Нет, этого просто не может быть, — она встряхивает головой. — Этого не будет, и все. Никогда. Потому что если… Нет, ни за что. Все равно. Это все глупые фантазии. И потом, а где берут яд?»
МАРИЯ
Она водит тонким пальцем по моей груди и что-то едва слышно напевает. Окна, как всегда, настежь, утро заполняет все вокруг, ласкает наши тела, стекает по плечам, по бедрам, становится светом и голосом. Мария говорит:
— Надо же, как бывает. Никогда бы не поверила.
Я молчу.
— Ты не хочешь знать, чему? — она прижимается щекой к моему животу и смотрит на меня — снизу.
— Я знаю, но если скажу «нет», ты замолчишь, а я хочу слышать твой голос.
— Тогда скажи.
— Ты удивляешься тому, что мы до сих пор не надоели друг другу. Верно?
— Нет. Я удивляюсь, что мы не можем надоесть друг другу. Может, это потому, что мы редко видимся?
— Не думаю. Просто мы идеально друг другу подходим — все наши выпуклости и впуклости. Вот и все.
— И мы именно такими были созданы?
— Ну, это тебе виднее. Из нас двоих к богу ближе ты.
— Почему я?
— Во-первых, потому что ты ангел. У тебя ангельский голос, и ты так же красива. Во-вторых, ты живешь в Риме, а город этот божествен. А в-третьих, потому что я тебя обожествил. Захотел и обожествил. Просто.
— Ты меня не просто обожествил, ты меня создал. И мои счастливые глаза, и мое тело — погляди на него, дотронься до него. Дотронься здесь и здесь, везде. Ты сам не понимаешь, не понимаешь…
— «…и были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились этого» — написано в книге Бытия. И разве что-то изменилось с тех пор?
— Нам придется умереть в один день.
— Ну, если ты так хочешь… Но я бы еще немного повременил, конечно, при условии, что и ты тоже.
— Между прочим, я не шучу. В один день и еще два вздоха — после.
— Какие два вздоха? Умереть — это более-менее понятно, а что ты еще придумала?
— Это не я. Разве ты не слышал эту историю про два вздоха?
— Услышу сейчас от тебя. Давай, рассказывай, ну…
— Тогда отпусти меня. Хоть чуть-чуть.
— Не могу.
— Самую капельку, а я, как только закончу, сразу назад. — Ее лицо возникает у меня из подмышки. Она улыбается и тянется, как кошка.
— Спасибо. Скажи, ты знаешь, что происходит с человеком после смерти?
— Насколько я помню, его закапывают в землю, и из его тела вырастают цветы. Впрочем, могут быть варианты…
— Это ты мне рассказываешь про тело. А я говорю о человеке. Целиком.
— Извини, сейчас я могу думать только про тело.
— И правильно. К этому мы еще вернемся. Но слушай дальше. После смерти тело человека остывает, потому что его покидают воспоминания и любовь, ведь только они согревают нас по-настоящему. Чтобы они не пропали совсем, нужно всего лишь два раза вздохнуть. Иногда это называют агонией — два редких вздоха, когда уже перестало биться сердце. Но агония здесь ни при чем — человек всего лишь пытается удержать то, что нельзя потерять.
Эта странная, на грани безумия, история, рассказанная современной нидерландской писательницей Мариет Мейстер (р. 1958), есть, в сущности, не что иное, как трогательная и щемящая повесть о первой любви.
У берегов Норвегии лежит маленький безымянный остров, который едва разглядишь на карте. На всем острове только и есть, что маяк да скромный домик смотрителя. Молодой Арне Бьёрнебу по прозвищу Немой выбрал для себя такую жизнь, простую и уединенную. Иссеченный шрамами, замкнутый, он и сам похож на этот каменистый остров, не пожелавший быть частью материка. Но однажды лодка с «большой земли» привозит сюда девушку… Так начинается семейная сага длиной в два века, похожая на «Сто лет одиночества» с нордическим колоритом. Остров накладывает свой отпечаток на каждого в роду Бьёрнебу – неважно, ищут ли они свою судьбу в большом мире или им по душе нелегкий труд смотрителя маяка.
В этом романе рассказывается о жизни двух семей из Северной Каролины на протяжении более двадцати лет. Одна из героинь — мать-одиночка, другая растит троих дочерей и вынуждена ради их благополучия уйти от ненадежного, но любимого мужа к надежному, но нелюбимому. Детей мы видим сначала маленькими, потом — школьниками, которые на себе испытывают трудности, подстерегающие цветных детей в старшей школе, где основная масса учащихся — белые. Но и став взрослыми, они продолжают разбираться с травмами, полученными в детстве.
Страшная, исполненная мистики история убийцы… Но зла не бывает без добра. И даже во тьме обитает свет. Содержит нецензурную брань.
Роман, написанный поэтом. Это многоплановое повествование, сочетающее фантастический сюжет, философский поиск, лирическую стихию и языковую игру. Для всех, кто любит слово, стиль, мысль. Содержит нецензурную брань.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)