Цицерон - [180]
Пример Цицерона придал смелости другим поклонникам Катона. Брут, Мунаций, Фадий Галл и множество других написали ему славословия. Цезарь был в то время на войне, но должен был вот-вот воротиться (46 год). Писателей невольно пробирала дрожь при мысли о том, как диктатор отнесется к их творениям. Цицерон со своей обычной иронией писал Галлу: «Учитель вернется быстрее, чем мы ожидали, и пошлет катонианцев в Катоний» (Fam., XII, 25). Катонием называлась преисподняя. Но Цицерон недооценил ту странную любовь, которую испытывал к нему учитель. Наконец от Цезаря пришло письмо, и письмо это было совершенно неожиданным. Диктатор писал, что прочел цицероновского «Катона». Он в восторге: книга доставила ему истинное наслаждение, читая ее, он становится красноречивее. За ним ответ. Однако на перо надо отвечать только пером. И тут же среди боевых действий Цезарь сел писать «Антикатона». В предисловии он пишет, что это ответ Цицерону — остальных катонианцев он, видимо, считал недостойными этой чести. Самому Цицерону он пропел настоящий дифирамб. Уподобил величайшему гражданину Афин Периклу, творцу афинской демократии, и вообще осыпал самыми лестными похвалами. И его жизнь, и таланты недосягаемы. Он умолял читателей не сравнивать язык его книги с цицероновским — он всего лишь простой воин и не ему тягаться с изысканной красотой слога гения (Att., XIII, 46, 2; Plut. Cic., 29; Caes., 3).
К сожалению, он не проявил подобного же благородства по отношению к самому Катону. Он буквально выливает на его голову все помои. Памфлет возмутил современников. Как не стыдно Цезарю, говорили они, издеваться над памятью своего великого врага? Кто поверит теперь, что он простил бы живого Катона, если с такой злобой говорит о мертвом? Чтобы пресечь все эти толки, Август уничтожил «Антикатона». Он считал, что книга эта пятнает память его приемного отца, а не Катона.
Вскоре стало известно, что Цезарь написал новую книгу, на сей раз о латинском языке, и посвятил ее Цицерону. Он называет оратора первооткрывателем всех сокровищ латинского языка, славой римского народа. Что значат по сравнению с его лаврами лавры всех триумфаторов, говорит он.
Они лишь немного раздвинули границы римской державы, Цицерон же так широко раздвинул границы разума (Brut., 253; Plin. N.H., VII, 113). Простая вежливость требовала теперь от Цицерона ответить любезностью на любезность и посвятить Цезарю какой-нибудь из своих прекрасных диалогов, а может быть, даже вывести диктатора на его страницах, как вывел он Атгика, Брута, Катона, Варрона и некоторых других. Несомненно, Цезарь втайне на это надеялся. Если бы он был частным человеком, вероятно, Цицерон так бы и сделал — ведь он всегда был высокого мнения об уме и вкусе Цезаря. Но посвящать свое сочинение диктатору он считал отвратительным низкопоклонством. И Цезарь так и не получил от него ответного подарка.
Однако литература не захватывала Цицерона полностью. Всю жизнь он был не только писатель, но и артист. Дрожь волнения в начале речи, игра на душах слушателей, слезы, бурные овации — все это было необходимо ему как воздух. Он привык иметь дело не только с книгами, но и с живыми людьми. И тоска снова сжала его сердце. Вот тогда-то он принялся за новое, совсем уж необычное дело — он поставил себе целью вернуть всех изгнанников в Рим. Это было нечто удивительное, беспримерное. Среди этих людей были знатные вельможи и скромные обыватели; были его близкие друзья и совсем чужие ему люди, были почти враги. Но для Цицерона это было безразлично — за всех он хлопотал с одинаковым усердием. С утра до вечера обивал он пороги надменных временщиков Цезаря, добивался приема у самого диктатора, просил, убеждал, доказывал. «Я буду молить за тебя не только Цезаря, но и всех его друзей», — пишет он одному (Fam., VI, 14, 3). Я употреблю все силы «без всяких оговорок и ссылок на занятость и трудности», — говорит он другому (Fam., VI, 5, 1). «Сейчас я совершенно бессилен, — объясняет он третьему, — но все, что может тень моего былого почета, обломки моего былого авторитета, мое рвение, разум, усилия, влияние, верность — все это к услугам твоих милых братьев» (Fam., VI, 13, 4).
Выносить приходилось многое. «Рано утром я пришел к Цезарю и перенес все унижения, всю тяжесть, которую нужно пережить, чтобы добиться у него приема», — с горечью рассказывает он другу (Fam., VI, 14, 2). Никогда не мог забыть Цицерон один случай. Он пришел к диктатору хлопотать за одного клиента. Пришел чуть ли не затемно и занял огромную очередь на прием. Прошла целая вечность, и наконец Цезарь вышел в приемную. Он оглядел толпу просителей и вдруг заметил Цицерона. Он поспешно взял его за руку, ввел в свой кабинет и спросил, в чем его просьба. И вдруг сказал:
