ЧВШ - Частная Военная Школа. Первый курс - [20]

Глава 9. Про заботу

Знаете, в Школе с начала учёбы я впервые в жизни почувствовал полноценную заботу о себе. Забота эта была грубоватая, вовсе не ласковая, но справедливая, постоянная и заинтересованная в том, чтобы я стал крутым. Таким, как старшекурсники. А они были крутыми, тут у меня сомнений не возникало. Другой вопрос — хотел ли я стать таким, как они? На этот вопрос я пока ответить не мог. Все взрослые, с которыми нам приходилось иметь дело, не просто отрабатывали номер, а им действительно было до нас дело. До каждого из нас. Что бы там ни говорил в самом начале Весёлый про тонущих крыс, но я пока не чувствовал себя жертвой эксперимента. Ничего невыносимого. Трудно — это да, но понятно зачем. Меня бы гораздо сильнее угнетала какая-нибудь тупая бессмысленная лично для меня солдафонщина, но её не было. Мы не ходили строем, не равнялись, в ногу шагать не требовалось. В специнтернате меня с этим успели познакомить. Здесь мы просто строились периодически, но ходить так оказалось не нужно и никаких старших среди нас не выделяли. Что даже казалось странным.

Насчёт дисциплины — расскажу один случай. Это было как раз в тот же день. Мы сидели на самоподготовке и дочитывали книгу, которую нам задал прочитать ЕП. Завтра он собирался проверять. Я уже говорил, что на мой вкус книга была очень хорошей — фантастика, но довольно необычная, умная, мне понравилась. Я уже дочитал, и сейчас ещё разок пролистывал, чтобы, если представится случай, завтра блеснуть перед ЕП. А вот Мочке, например, книга давалась трудно, зарубало его с неё, мы с ним даже один раз перед сном об этом говорили. Он презирал там всех и не хотел дальше читать. Я, честно говоря, не ожидал от него такой чувствительности. Так вот, сидим, читаем. Виктор Робертович что-то своё почитывает, потом захлопывает книгу.

- Курсант Данченко встать, — говорит негромко, но твёрдо.

Игорь Данченко встал. Парень он был примечательный. Похожий на хитрющего рыжего лиса. Но при этом уверенного в себе и обаятельного. Мы с ним не то, чтобы сдружились, я чувствовал, что от него можно ждать подвоха, а он со мной частенько общался, подходил, заговаривал.

- Курсант Данченко, — сказал Робот, — Тебя видели гуляющим ночью по территории.

- Обознались, Виктор Робертович, — быстро отреагировал Игорь. — Я спал. Вот Козлов подтвердить может. Володя, скажи.

Вова Козлов поднялся и неуверенно откашлялся. Его честные тёмные глаза заморгали. У себя в интернате он был отличником и вообще поражал аккуратностью и собранностью. У нас таких отличников присутствовало трое — Козлов, Киселёв и Резников. Но Володя был самым прямодушным, если б я на тот момент выбирал, кому можно довериться, то выбрал бы его. Правда, не во всех делах, как оказалось. Я сам, например, если б про Мочку спрашивали, сказал бы, что спал и ничего не видел. И всё. Проще же простого?

Козлов ещё раз откашлялся.

- Я видел, как ты уходил, — сдавленно сказал он. — Но подумал, что в туалет. Потом заснул.

- В туалет и выходил. А что, нельзя?!

- Игорь, — спокойно сказал Виктор Робертович, поблёскивая очками. — Мы — твоя Семья. Эта Школа — твоя Семья. Тебя приняли в Братство… Оно поможет тебе удовлетворить амбиции и желания. Ты поможешь ему… Тебя выбрали, тебе предложили и ты согласился. Назад это уже не отыгрывается никак… Сейчас ты для нас свой. Родной. Но это пока у тебя на балансе есть очки. Эти очки — и есть твоя жизнь, Игорь. Сколько у тебя там жизни осталось?

Виктор Робертович достал из кармана блокнот и полистал. Вынул из переплёта маленький карандашик.

- Минус пятьсот, — сказал он и сделал пометку. — За ночное гуляние и враньё.

- Старшекурсники ходят, а нам нельзя?! — воскликнул Данченко побледнев.

- И ещё минус двести, — спокойно продолжил Робот. — За то, что пытался подставить товарища… Старшекурсникам можно, у них свои дела, а вам пока нельзя. И я об этом говорил. Садитесь… Кто-нибудь считает, что я поступил несправедливо?

В воздух вздёрнулась рука Козлова.

- Говори, — разрешил Виктор Робертович.

Володя снова встал, хотя у нас это было необязательным. В отличие от Игоря он покраснел, под скулами у него горело два ярких пятна.

- Я считаю, что это чересчур! — твёрдо сказал он. — И ещё… Вот вы говорите, что назад не отыграть? Очки эти… Вы нас запугиваете? И что — мы уже никуда не денемся? Собственность мы теперь, что ли?!

Он совсем разволновался под конец своей короткой речи.

Немного отвлекусь. Вспомнил сейчас учительницу географии из предпоследнего своего интерната. Она любила нам рассказывать разные истории с географическим уклоном. Как-то рассказывала про швейцарскую гвардию, охраняющую Папу Римского, и ввернула зачем-то, что никому из нас в неё не попасть. Потом про Венецию стала рассказывать, про гондольеров этих, и снова про то упомянула, что никому из нас гондольером не стать. Помню, мне так обидно стало тогда от такой несправедливости, хотя нахрен мне сдались эти самые гвардейцы с гондольерами? И я это прекрасно понимал, но всё равно вот это вот вдруг выяснившееся ограничение было почему-то неприятным.

Извините за этот прорыв воспоминаний. Но он, в принципе, в тему, если вы поняли.