Чужой сын - [25]

Мы приехали под вечер. Рая приготовила для мальчика горячую ванну, ужин и постель. Отец перенес ребенка в дом. Сережа позволил девушке вымыть его и переодеть. Он обреченно смотрел на отца, и в его серых, как у матери глазах, была мольба: «Перестаньте меня мучить!»

В ванной Рая побледнела: под лодыжками мальчика раны зарубцевались, словно искусник, отнимавший стопы, тщательно шлифовал окончания ног.

Столкнувшись с войной в окружении мира и безразличия тех, кому не было дела до чужих детей, сначала мы восприняли войну как несчастный случай. Мы предполагали, война не выбирает жертв. Но теперь видели ее вечный позор — мучения ребенка.

Девушка хладнокровно, как заправская медсестра, проделала все, что требовалось больному. Мы уложили мальчика. Он утонул в пуховом одеяле, а на нижнем краю огромной подушки всплыло его маленькое бледное лицо с налипшими на влажном лбу соломенными прядями. Ребенок вздрогнул и заснул.

На кухне Рая облокотилась о колени и смотрела перед собой. Позвонки ее тонкой шеи выступали частоколом. Клеенчатый фартук топорщился на груди. В те дни многих из нас потрясло человеческое зверство.

Соседка вынула из кармана фартука блокнот, карандаш и написала.

«Вы верите в Бога?»

«Теперь, не знаю».

«На площади у дома правительства «ветераны» требовали возобновления войны».

«Не пытайтесь понять тех, кого невозможно понять!»

«Сволочи!»

Родин вошел, весело потирая руки, и спросил, нет ли у меня водки? Он вполне освоился в доме.

20

Вечерами пустевшие улицы города патрулировали автоматчики.

Между Родиным и братом Иры началась внутрисемейная тяжба за квартиру. Дядя намеривался вывезти племянника к бабушке в Белоруссию. Родин — сына в Россию. Отцовское право было на его стороне. Условно. Сергей числился без вести пропавшим.

Сначала оба навещали мальчика. Затем, родственники о чем–то договорились и уехали. Мы остались вчетвером: Сережа, Рая, Григорий и я. До конца года Дед катался по стране один. Я полагал, этого времени Родину хватит для устройства судьбы ребенка.

По утрам в саду я делал зарядку, принимал холодный душ. Затем мы с Сережей завтракали на веранде. Потом я отправлялся в кабинет и до обеда делал вид, что «работаю». А сам сидел за пустым столом и думал об Ире.

Я мог очнуться в парке у ручья. И тогда снова уходил в тишину комнат от случайной молодой пары поодаль или от гула города за многоярусными кронами: мне было тошно среди людей; было невыносимо знать, что она умерла, а все осталось, как прежде…

После обеда Сережу укладывали спать. Затем Рая занималась с мальчиком рисованием. Либо я учил его чтению и письму. На ночь читал ему книжки или что–нибудь рассказывал. Песоцкие присматривали за ребенком. Сережа внес в их жизнь смысл.

Это было потом. Первые недели малыш трудно привыкал к новому месту и людям.

Ему была отведена большая и светлая гостиная в центре дома, так чтобы из любой комнаты я мог прийти на его зов. Чужой дом пугал ребенка. Но месяцы боли научили его мужеству. Словно зверек из зоомагазина, он испуганно следил за безмолвной остроносой девушкой с подносом еды в положенные для питания часы. Вскидывался к окну на шорохи: высматривал отца. А вместо отца во дворе бродил Григорий в кирзачах и капюшоне.

В городе я остался единственным знакомым мальчика.

На второй день Сережа заплакал. Одними губами он попросил отца, — пока тот еще не уехал, — чтобы его забрали. Родин нервно ходил по комнате и повторял: «Потерпи! Не будь соплей!» Со смертью Иры сын стал для него обузой. Чем–то наподобие ненужных писем или воспоминаний. Я присел на постель мальчика.

— Сережа, ты боишься дяди в капюшоне и женщину? — Ребенок утвердительно шевельнул подбородком. — Дядя — добрый силач, он охраняет дом. А тетя выполнит любое твое желание. Не обижай их. Ладно? — Мальчик снова шевельнул подбородком. — Если захочешь, Гриша покажет тебе кроликов, а Рая — настоящую пальму.

Страх в глазах мальчика присмирел.

Тем же вечером я читал Сереже «Руслана и Людмилу». (Алексей ночевал в квартире: «охранял»: дома было удобнее выпивать.)

Лиловые сумерки уютно устроились на подоконниках, чтобы заменить до утра черным бархатом ночи квадраты окон, еще светлевшие между штор. Запоздавшая пичуга за стеклом отковырнула от грозди и беззвучно сорвалась с лозы. Широкий лист кивнул ей вослед.

— Дядя Саша, мама умерла? — спросил Сережа.

Глаза ребенка влажно отражали торшер двумя рыжими точками.

— Да, — наконец, ответил я.

— Умереть это насовсем?

— Насовсем.

— Значит, она уже никогда не придет?

— Никогда.

Мы долго слушали, как густеет ночь. Я закрыл недочитанную книгу.

— Ты любишь мою маму?

— Люблю.

— Так же, как папа?

— Сильнее. Но я не успел ей сказать об этом.

Сережа тяжело вздохнул.

— А почему бывает война?

— Не знаю.

Всю ночь я думал об Ире. По существу, я жил осмысленно лишь последние полтора года. При желании мог позвонить ей, увидеть ее. Но боялся поступиться внутренним комфортом ради любимой женщины. И она отплатила мне тем же. А теперь осколки сознания плавно вращались по орбите, где отсутствовала точка притяжения…

Без Иры моя жизнь потеряла смысл…

Но стоит ли думать о смысле своей жизни, когда тебе доверена — чужая?