Чужой разум. Осьминоги, море и глубинные истоки сознания - [43]

Такая смесь йоги и марлезонского балета вполне успешно помогает определить, какой из самцов больше, и более крупный практически всегда выигрывает. Более мелкий вынужден уступить. Самка в это время спокойно дрейфует, то приближаясь к своему переливающемуся партнеру, то отплывая дальше. Секс между каракатицами — в случае если дело им закончится — по меркам животного царства происходит мирно. Они спариваются в позиции «голова к голове». Самец пытается обхватить самку спереди. Если она принимает его, он обвивает ее голову щупальцами. После того как каракатицы приняли эту позу, пару минут они проводят неподвижно. В это время самец направляет на самку струю воды из сифона. Затем он четвертым левым щупальцем берет сперматофор — «пакет» с семенем — и помещает его в специальный семяприемник под клювом самки, после чего быстрым движением вскрывает «пакет». Пара расстается.

У кальмаров также достаточно развито общение с помощью цветовых сигналов, и оно часто бывает сложным и загадочным. Некоторые сигналы легко дешифруются и являются общими для нескольких различных видов. Например, когда самец приближается к самке, она может продемонстрировать отчетливую белую полосу, которая означает «нет». Позже я расскажу об этих сигнальных системах подробнее, но вначале я хотел бы высказать кое-какие собственные соображения об окраске каракатиц.

Допустим, маскировка и коммуникация — две функции изменения окраски у головоногих. Ради них способность менять окраску возникла и поддерживалась в ходе эволюции. Но то, что смена окраски имеет эти функции, не означает, что всякая наблюдаемая нами окраска — сигнал или маскировка. Мне кажется, что некоторые головоногие, особенно каракатицы, обладают выразительностью, выходящей далеко за пределы каких-либо биологических функций. Многие узоры у них никак не могут служить маскировкой и вместе с тем появляются в отсутствие очевидного «адресата» сигнала. Некоторые каракатицы и осьминоги чуть ли не постоянно демонстрируют калейдоскопическую смену красок, которая как будто вообще не связана с внешними событиями. Скорее она похожа на непроизвольное выражение внутреннего электрохимического буйства. Как только механизм управления цветом подключается к электросети мозга, всевозможные краски и узоры могут возникать просто как побочный продукт того, что происходит внутри.

Так я понимаю смену окраски у гигантских каракатиц: зачастую это непроизвольное выражение процессов, протекающих во внутреннем мире животного. Их закономерности обусловлены вспышками и приливами активности, а также более мелкими изменениями. Если вблизи рассматривать «морду» каракатицы — область между глазами и основанием первой пары щупалец, — нередко можно увидеть продолжительное мерцание очень тонких полутонов. Возможно, это механизм смены окраски, работающий вхолостую. Однажды я на протяжении нескольких дней наблюдал за каракатицей, которую прозвал Бранкузи. Этот экземпляр редко принимал яркую окраску. Зато он порой складывал щупальца в необычную фигуру и затем застывал в таком виде совершенно неподвижно, как скульптура, не шевелясь, сколько бы я за ним ни наблюдал. Он поднимал внутреннюю пару щупалец, как рожки, но кончики их выгибал вниз, в направлении дна. Бранкузи предпочитал форму цвету, но если приглядеться ближе, можно было заметить непрерывную сумятицу красок на его морде. У других животных я часто замечал постоянную смену оттенков в области под глазами — словно анимированный макияж.

Согласен, что каракатицы умеют тщательно контролировать цвет своей кожи, когда им это требуется. Они могут принять покровительственную или агрессивную окраску в одно мгновение. Любые изменения окраски, бесполезные для сигналов или маскировки, с эволюционной точки зрения — побочные эффекты. Если бы они были вредными, отбор устранил бы их. Но, вероятно, они не особенно вредят. Точнее, они могли бы вредить — привлекая нежелательное внимание — мелким головоногим, но не вредят гигантским каракатицам, которые достаточно крупны, так что большинство хищников на них не посягает.

Еще одна возможность связана со спекулятивными догадками о цветовых ощущениях, которые я излагал выше[140]. Предположим, изменение окраски головоногого влияет на световые волны, попадающие на его кожные сенсоры. Тогда эти перманентные малозаметные изменения окраски могут отчасти быть инструментом восприятия цветовой среды.

Кроме того, я понимаю, что немалая доля озадачивших меня изменений окраски, возможно, была вызвана моим собственным присутствием. Наблюдая за подобными демонстрациями, я часто стараюсь держаться в стороне, на достаточном расстоянии. Я также устанавливал перед домиками осьминогов видеокамеры и уходил на несколько часов, чтобы узнать, что они делают, когда поблизости никого нет. Животные нередко демонстрируют загадочную череду сменяющихся красок даже тогда, когда, насколько мне известно, рядом нет других осьминогов. Возможно, в подобных случаях они адресуют свое послание камере. Не исключено. Но есть и другой вариант — больше доверять своим глазам. По моему мнению, дело в том, что у этих животных хитроумная система, предназначенная для маскировки и коммуникации, подключена к мозгу таким образом, что порождает всевозможные выверты в плане выражения — нечто вроде непрерывного цветового бормотания.