Чужое оружие. По ту сторону добра. Следы на воде - [6]

«Если не вы, тогда кто же?» — спрашивал майор.

«А Марию кто убил?! Он! Он! За что?..» — И такое отчаяние прозвучало в голосе Чепикова, что казалось, магнитофон умолк не оттого, что его выключили, а потому что оборвалась лента, не выдержав этого.

Наступила пауза.

Коваль глядел в окно. Застывший, залитый солнцем и словно бы прозрачный лес над Росью, огромный гранитный валун возле плотины, спокойная гладь воды и старая водяная мельница с неподвижным щербатым колесом и аистом на крыше, живое переливающееся серебро реки — все это как-то не вязалось с трагедией, разыгравшейся в этом тихом живописном уголке.

— Ну, хорошо, с Лагутой ясно. А Мария? Если стрелял Чепиков, то какие, по-вашему, были мотивы убийства? — спросил Коваль.

— Ревность проклятая, — ответил майор. — Что же еще?

— Расскажите о каждом, кто в какой-то мере причастен к делу, — попросил Коваль. — Без протокола.

Майор прокашлялся, не зная, с чего начать; повторяться не хотел, а добавить нового было нечего. Бреус, придерживаясь субординации, молчал.

— Наследники у Лагуты есть?

— Нет, — словно обрадовавшись, что может что-то утверждать уверенно, поспешил ответить Литвин. — Жил один, родственников тоже нет. Через полгода дом и все имущество пойдет с аукциона.

— Местный?

— Из соседнего Богуславского района. Родители давно умерли, осел на хуторе после войны.

— Как характеризовался?

— Неплохой плотник. Нигде постоянно не работал. Считался инвалидом. Иногда подрабатывал. Во время оккупации жил в землянке, псалмы пел, как юродивый. Его и не трогали. После войны подлечился.

— Есть подозрение, что прикидывался или штундой был, товарищ подполковник, — заметил начальник уголовного розыска.

Коваль пристально посмотрел на молодцеватого капитана, который все больше ему нравился.

— Жил нелюдимо, — продолжал майор Литвин. — Старушки хуторские наведывались, помогали по хозяйству. По слухам, молились. И соседи — мать Марии, Степанида Клименко, и сама Мария…

— Мария… — задумчиво произнес Коваль. Убитая женщина интересовала его больше других действующих лиц трагедии.

— Бедняжке всю жизнь не везло, — вздохнул майор. — С детства хроменькая, тихая, лицом пригожая была… Чепиков старше ее почти на двадцать лет, воевал, контуженый был. Но чтобы такое зверство… — Литвин покачал головой.

— Так что же Мария?

— Сначала жили вроде хорошо, потом повадилась к Лагуте ходить… Говорят, он ее в свою веру обратил. Да кто же знает, что там у нее с Лагутой было… Только Чепиков пить начал…

— Из-за чего конкретно?

— Трудно сказать. Может, из-за этих семейных неурядиц. Другой, гляди, сразу точку поставил бы, а этот терпел, переживал. Мужества не хватило, вот и стал причащаться, пока не допился до преступления…

— Мария, возможно, и не изменяла, — заметил Бреус. — Лагута тоже не первой молодости дядька. Да и видик у него был…

— Известное дело, — согласился майор. — Но ревность не столько на фактах держится, сколько на подозрениях. Почудится человеку, вот и начинает верить в свою же выдумку. Тогда уже песчинка глыбой кажется…

Коваль неторопливо стал перечитывать план розыска, разработанный в отделе. Присутствующие терпеливо ждали его решения.

— Выходит, сорвал я вам сегодня осмотр леса, — покачал головой подполковник. — А может, еще успеем? — Он глянул на часы, потом на улицу, где начали удлиняться тени.

Рось уже не поблескивала, — будто успокоенная, тихо несла свои вечерние воды. На мельнице виднелись теперь силуэты двух аистов. «Семья», — подумал Дмитрий Иванович.

— Лучше завтра с утра, — казалось, откуда-то издалека донесся голос. — Пока доедем, в лесу начнет смеркаться… Вы с дороги, устали, наверное…

— Ну что ж, согласен, — встряхнулся Коваль. — Тогда давайте сюда вашего Чепикова. Почему это мы все решаем без главного заинтересованного лица?

Майор быстро поднял трубку и приказал дежурному привести арестованного. Через несколько минут в кабинет ввели высокого, немного сутулого мужчину в ватнике, из-под которого выглядывала помятая серая рубашка, на ногах разбитые засохшие ботинки без шнурков. Лицо Чепикова, изрезанное глубокими морщинами, с мягко очерченным подбородком и большим носом, было бы даже приятным, если бы не его хмурый, отрешенный взгляд, который ни на ком не останавливался.

Дойдя до середины комнаты, арестованный мрачно уставился в пол.

— Садитесь, — приказал Литвин.

Словно не понимая, что обращаются к нему, Чепиков поднял пустые глаза. Однако посмотрел не на майора, а куда-то мимо него.

— Садитесь!

Только теперь Чепиков закивал и покорно опустился на стул, пододвинутый конвоиром.

Ковалю не раз приходилось наблюдать людей, подавленных уже тем, что их содержат в камере, изолировав от остального мира. Видел он и убийц после того, как оказывались под арестом, когда затихали необузданные страсти, толкнувшие их на преступление. После нескольких недель в камере временного задержания или в следственном изоляторе они приобретали одинаково мрачный отчужденный вид. Однако опытный глаз Коваля различал их по еле заметному душевному движению. Среди них были люди, совершившие убийство в состоянии аффекта — эти ужасались своего поступка и проклинали себя, были готовы не только искупить вину, но и желали наказания, чтобы хотя бы так обрести покой. На таких были похожи и те, что совершили преступление по неосторожности, они так же ничего не прощали себе. Но встречались и злобные личности, которые не контролировали свои чувства и, убив умышленно, метались по камере, словно попавшие в западню звери.