Чужие страсти - [185]

— Для меня это звучит как план. — Абигейл опустила голову ему на грудь; грезя наяву, с открытыми глазами, она видела картины совсем другого будущего, чем всегда себе представляла. Она вспомнила слова Лайлы о том, что отношения между людьми необязательно должны быть традиционными, и поняла, что ее прежние желания были такой же игрой воображения, как и удобный домашний мужчина, которого она себе выдумала.

— Ну и куда теперь? — шепнул ей на ухо Вон.

Она представила, как они с ним нежатся на солнце на каком-нибудь далеком тропическом пляже, как сверкающее в лучах бирюзовое море манит их к себе. Но в данный момент мысли Абигейл были направлены на другое место назначения, намного более привлекательное.

Подняв голову, она с чувством поцеловала Вона и, не дав ему усомниться в своих истинных намерениях, решительно произнесла:

— В постель.

Эпилог Лас-Крусес, Мексика

За те два года, которые прошли с тех пор, как она уехала, ее городок мало в чем изменился, разве что стал выглядеть более процветающим. Изменения в основном были незначительные, но они сразу бросались в глаза, куда бы она ни пошла. Вот дом по соседству с ее бывшим жильем, на котором, сколько она себя помнила, всегда была одна и та же вздувшаяся краска; сейчас он сиял свежей побелкой и был украшен веселыми красными гирляндами сушеного перца чили. Вот недавно построенное здание под черепичной крышей, появившееся на том месте, где раньше стоял полуразвалившийся монастырь, куда Милагрос ходила в школу, и часовня Сангре-де-Кристо со своим новым мозаичным фасадом. Взгляд Консепсьон скользнул по яркой вывеске Juegos![127] над табачной лавкой, где ее муж Густаво покупал себе сигареты. Теперь, судя по всему, здесь можно было приобрести лотерейные билеты.

И, разумеется, только что возведенное здание из шлакоблоков, перед которым она сейчас стояла; кому-то оно могло показаться вполне обычным, но для Консепсьон это был сияющий монумент — Milagros Sánchez Clínica de Medicina. Ради этого она и проделала весь этот неблизкий путь. Ради этого она решила рискнуть и сесть на самолет, хотя очень волновалась, несмотря на постоянные заверения Хесуса, что паспорт у нее совершенно законный и что нет никаких причин бояться, что ее могут не пустить обратно в Соединенные Штаты. Консепсьон хотела увидеть все это собственными глазами. Глазами, которые сияли, когда она повернулась к мужу и голосом, переполненным эмоциями, сказала:

— Сегодня ангелы на Небесах, должно быть, улыбаются.

Он сжал ее руку и кивнул.

— Sí, seguro[128]. — Похоже, Хесус тоже был растроган.

По масштабам крупного города больница была маленькой: две комнаты для осмотра и небольшая бесплатная аптека; персонал — один врач и медсестра (эта девушка, кстати, училась с Милагрос в одном классе). Но для их общины больница была настоящим даром Небес. Люди понимали, что здесь, возможно, спасут жизнь больным младенцам и viejos[129], которые не смогут перенести день пути в медицинский центр в Эрмосильо; что тут уберегут молодых женщин от опасного аборта у подпольной акушерки; что, если понадобится, врач окажет немедленную медицинскую помощь жертвам несчастных случаев и пожаров, не дав им умереть от полученных ран.

Ее дочери это уже никак не поможет, но для Консепсьон открытие больницы было своего рода искуплением вины — и сеньоры, которая сдержала свое слово, и, наверное, ее самой. Потому что она наконец полностью простила сеньору. Консепсьон приехала в родной городок, чтобы убедиться в правоте слов своей abuelita и понять, что в сердце, переполненном ненавистью, не осталось бы места для благословений, пришедших с тех пор в ее жизнь.

Перед началом торжественной церемонии открытия она увидела сеньору, которая стояла на помосте и разговаривала с мэром и только что назначенным начальником больницы, доктором Гутиересом. Навес над помостом защищал их от палящих лучей, но в свете солнца, пробивавшемся через неплотную ткань, сеньора сияла, словно одна из позолоченных статуй в их часовне, куда Консепсьон уже заходила сегодня помолиться. Конечно, сеньора не была святой, но она также не была и воплощением дьявола, какой ее когда-то представляла Консепсьон. По крайней мере, она нашла в себе смелость признать, что ошибалась, и попыталась исправить эти ошибки. Нет, это не вернет назад Милагрос, но если бы не усилия сеньоры, не было бы и этой больницы. К тому же сама Консепсьон не узнала бы спокойную силу и уверенность мужчины, который стоит рядом с ней…

Размышления ее были прерваны, потому что под соломенным навесом palapa на площади с другой стороны улицы громко взревели трубы и зазвенели гитары уличных музыкантов марьячи, заигравших свою бодрую мелодию. Консепсьон оглянулась и увидела, что группа людей, пришедших на открытие, выросла уже до сотни человек, и даже больше. Вокруг собравшейся толпы сновали уличные торговцы, предлагая свой нехитрый товар — завернутые в листья кукурузы дымящиеся tamales, поджаренные крендельки churros в сахарной пудре, очищенные плоды манго на палочках, слегка посыпанные красным перцем, а также всевозможные безделушки и религиозные медальоны. Это больше походило на «Диа-де-лос-Муэртос» — праздник почитания умерших, чем на дань чему-то жизнеутверждающему.