Чужие сны - [38]

И Ольшес понял вопрос и взорвался внутренним криком:

— Нет!..

Не было рассуждений, способных убедить, доказать. Только боль — и уверенность: должны понять. Не враги, нет! Ольшес все свои душевные силы бросил вовне, к тем, в каменных кубах:

— Нет!..

Мы пришли не для войны!.. И снова наплыл зеленый туман, мягко погрузив в себя воспаленный мозг.

Ольшес открыл глаза. Светало, и зеленоватые блики на море и в воздухе исчезли, поглощенные утренней зарей. Даниил Петрович долго лежал на спине, бездумно глядя на плывущие в небе облака — легкие, изящные, полупрозрачные… и. даже не пытался осмыслить происшедшее. Он просто наслаждался привычной реальностью. Наконец инспектор попытался встать — но обнаружил, что это не такое-то простое дело. Все его тело словно налилось свинцом, ноги не сгибались, слабость сделала руки чужими и незнакомыми. Ольшес повторил попытку, сконцентрировав внимание на действиях каждой мышцы. Он чувствовал рассогласованность мускулатуры и сосредоточился на том, чтобы избавиться от странного ощущения, что у него исчезли суставы, но при этом отросло по крайней мере шесть лишних конечностей. Постепенно ему удалось вернуть нормальную координацию. Он встал на оставшиеся у него две ноги и направился к автомобилю.

Елисеев шел по аллее, перебирая в памяти подробности последнего разговора с Ольшесом. Морские чудища… связь их с уровнем технического развития и богатством Тофета… нелепость какая-то. И все же — не напрасно ведь Хеддену не разрешают встречаться с кочевниками. Безусловно, что-то за этим кроется. Консул решил свернуть на лужайку, посидеть в тишине, обдумать все по пунктам, не торопясь. Лужайка скрывалась слева от аллеи, за густой стеной цветущего кустарника. Елисеев раздвинул ветви — и замер.

На скамье, расслабленно привалясь к высокой резной спинке, сидел Ольшес. Он развлекался.

Над цветами, устилавшими лужайку сплошным ковром, кружились с гудением то ли лохматые мухи, то ли шмели. Время от времени они опускались на цветки и, вытягивая хоботки, пили нектар. А Ольшес бросал в мух мелкие камешки, сшибая мохнатых насекомых. Мухи валились в траву, обиженно взревывая, потом выползали на травинки, чистили крылышки и снова взлетали, чтобы как ни в чем не бывало заняться своими делами. Елисеев стоял за кустом, наблюдая, — ему было очень интересно, промахнется ли Даниил Петрович хоть раз. Но долго заниматься наблюдением консулу не пришлось, потому что второй помощник вскоре окликнул его:

— Не надоело вам там стоять, Адриан Станиславович?

— Ну, знаете! — Елисеев вышел из укрытия. — Я был уверен, что вы просто не могли меня заметить.

— Мог, еще как, — насмешливо произнес Ольшес. — Вас было слышно, еще когда вы в сад спускались.

— Н-да…

Елисеев уселся рядом с Ольшесом, и Даниил Петрович, вроде бы даже не шевельнувшись, изменил позу. От расслабленности не осталось и следа… и Елисеев, покосившись на второго помощника, хмыкнул под нос.

— Даниил Петрович, — заговорил консул, — я все думал о том, что мне сообщили. Видите ли, мне кажется…

— Извините, — перебил его Ольшес, — лучше сначала я вам кое-что расскажу. Очень интересное. Сегодня ночью я снова ездил к Желтому заливу…

— …И все-таки я не понимаю, — нервно говорил Росинский, постукивая пальцами по подлокотникам кресла. — Какая может быть связь между этими… дарейтами — так вы их назвали? — и технологическим уровнем Тофета, а тем более с деньгами и с тем, что Ласкьяри определяет как право на власть. Не понимаю!

— Боюсь, не вы один пребываете в состоянии столь трогательного недоумения, уважаемый Валентин Лукьянович,— язвительно сказал Хедден. — Боюсь, что все мы несколько огорошены… или ошарашены… или, в конце концов, просто растеряны и чувствуем себя дураками. Но меня лично утешает то обстоятельство, что Даниил Петрович сумел в такой необычной обстановке объяснить неведомым существам нашу основную позицию. Если, конечно, он верно воспринял вопрос.

— Уверяю вас, ошибиться было невозможно, — сказал Ольшес.

— А мне вот что интересно, — сказал Кор-сильяс. — Когда были здесь эти… сволочи в скафандрах?

— К сожалению, под картинкой не было даты.

— Жаль, — очень серьезно произнес Корсильяс.

— Мне тоже, — согласился с ним Ольшес.

? Не это главное, — сказал консул. — Во всяком случае, в данный момент. Мне кажется, сейчас важно то, что разъяснились наконец некоторые странности отношения к нам. Понятно, почему нас не выпускали в город так долго. Ясно, почему Хеддену не разрешали выезд в степи, встречу с кочевниками, которые, как утверждает Даниил Петрович, на самом деле никакие не кочевники или, по крайней мере, не дикари. Но неясно, почему , все-таки нам позволили ходить по улицам в любое время. Тут что-то не так.

? — А вам не кажется, Адриан Станиславович, что как раз этот последний пункт как раз наиболее все— го убеждает в совершившемся факте переворота? Если не ошибаюсь, такая мысль уже приходила в голову кому-то из нас, — сказал Ольшес. — Да… Но я не понимаю, почему внешне все выглядит так, словно никакого переворота не было? Правитель остается на своем месте, все идет по-прежнему…

— Они ждут праздника, — тихо сказал Ольшес.