Чужие деньги - [26]

Это было опасное дело, то, о котором заставил его вспомнить настырный журналист. Точнее, оно стало по-настоящему опасным только сейчас. Папка, которую достал Берендеев, фактически содержала документы, имеющие непосредственное отношение к одному убийству — очень давнему, всеми забытому, но в том-то и штука, что убийство, как ему подсказывала более чем тридцатилетняя адвокатская практика, невозможно скрыть. Бывают особенные дела: вы думаете, что похоронили его навеки и тем решили все проблемы, а оно воскресает из мертвых и становится еще жизнеспособнее. Какой же ты дурак, Радий Кузьмич! До седых волос дожил, а ума не нажил. Не надо было соглашаться на встречу, не надо было вообще разговаривать с журналистом. Надо было разорвать материалы, содержащиеся в папке, сжечь их, а пепел утопить. И еще не поздно. Завтра с утра, придя в свою контору, он так и поступит…

Если настанет это «завтра». Шорох, слишком настойчивый для того, чтобы оказаться случайным, повторился. Теперь он напоминал звук соприкосновения рифленой подошвы с линолеумом, которым был выстлан пол в коридоре. Как всякий разумный человек, имеющий основания чего-либо опасаться в наше беспокойное время, Радий Кузьмич завел пистолет. Пистолет стрелял резиновыми пулями, но даже резиновые пули способны вывести нападающего из строя, причинить серьезные повреждения, а при выстреле в лицо — убить. Только где же он, спасительный пистолет? В кармане коричневого пиджака, который преспокойно висит в шкафу на вешалке. Радий Кузьмич впервые пожалел о своей педантичной аккуратности: если бы он, раздеваясь, небрежно бросил пиджак на спинку кресла, вместо того чтобы вешать его в шкаф, оружие оказалось бы под рукой — сейчас, в тот единственный и неповторимый миг, когда он по-настоящему нуждался в нем!

Чтобы дойти до шкафа и распахнуть дверцу, понадобилось бы пять секунд. Достать из кармана пиджака пистолет — еще две секунды. Но даже такого ничтожного запаса времени у адвоката Берендеева не осталось…

Окаменев в любимом кресле, под торшером, мягкое освещение которого какую-то минуту назад навевало успокоительные мысли, Радий Кузьмич уставился на шагнувшего в комнату человека с длинным, матово поблескивающим пистолетом, стараясь заглянуть убийце в глаза. Убийца не смотрел в глаза Радию Кузьмичу; он деловито смотрел на его грудь, выбирая наиболее удобную точку прицела. Напряженная сцена длилась, казалось, века, но на самом деле заняла едва ли три секунды, а потом адвоката Берендеева отбросило выстрелом и приплюснуло к спинке кресла. Струи крови выбрызнулись избыточной алостью на обтянутые домашними брюками костлявые колени, паркетный пол и недавно вышедший номер журнала «Наука и жизнь».

Функциональное, выгодное для позвоночника кресло было безнадежно испорчено. Но сожалеть о нем отныне было некому.

12

Версию под условным названием «Спор хозяйствующих субъектов» Александр Борисович Турецкий решил расследовать собственноруч… то есть единолично… то есть, тьфу ты, самолично! Не ожидая от молодых подчиненных умения разбираться в сложных хозяйственных делах, он повлекся в организацию «Росправо», которая едва было не закрыла «Келли» путь в Россию. Название «Росправо» звучало до смешного похоже на «расправа»… Способен ли гендиректор компании «Росправо» Василий Чернушкин расправиться с журналистом, который перешел ему дорогу? Убивают и за меньшее… Многолетний практический опыт сигнализировал, что убивают и умирают люди по самым различным, порой на посторонний взгляд нелепым, причинам.

«Росправо» обосновалось на Мясницкой улице, между магазином музыкальных инструментов и бутиком, набитым экстравагантными женскими тряпками. Такое соседство показалось Турецкому настолько же эффектным, насколько и неприличным. Компания, которая выбрасывает деньги на местоположение, обязана быть очень, очень богатой… Судя по прочим параметрам, она таковой и являлась. Войдя в подъезд, где наверх вела устланная парадной красной дорожкой лестница, Саша с оторопью взирал, задирая голову, на люстры, не то церковные, не то театральные, и искренне шарахнулся от мраморной обнаженной статуи какого-то греческого атлета, который, как ему померещилось, неожиданно выступил из-за стены. Главной защитой от этого навязчивого великолепия Турецкому представлялись «корочки», которые он совал в нос каждому встречному-поперечному, не исключая мраморного атлета, и в конце концов предъявил секретарше в предбаннике кабинета Чернушкина, до которого, после метаний по лифтам и лестницам, все-таки добрался.

Секретарша разительно выпадала из обстановки: полнотелесая, с грудью матери-героини или завуча — грозы хулиганов, с белокурым шаром сверкающей от лака прически, она сохраняла неприступно-советский вид.

— Василий Григорьевич занят, — сообщил^ она, едва соизволив оторваться от компьютера, по клавиатуре которого она настукивала толстыми пальцами со скоростью тридцать знаков в минуту.

— Я из прокуратуры, — кратко сообщил Турецкий, поднеся удостоверение едва ли не к самому ее лицу. После этого секретарша стала немного посговорчивее.

— Я доложу Василию Григорьевичу, — смилостивилась она, расщедрившись на некое подобие улыбки. Встала из-за компьютера, обнаружив похожие на опрокинутые бутылки ноги, которыми подсеменила к массивной дубовой двери, постучала в нее и оповестила: — Василий Григорьевич, к вам из прокуратуры.