Чужеземка - [64]
Адам поморщился, замахал около ушей руками, отгоняя от себя эти слова:
— Хватит, хватит! И зачем об этом сейчас вспоминать? Как называла, так и называла, но ты всегда была верной полькой.
Роза с сомнением покачала головой:
— Верной полькой? Вспомни, что ты сам обо мне говорил: «Гордыня и тщеславие — вот что заставило тебя вернуться в Польшу»… И это святая правда. Только гордость и тщеславие заставляли меня стремиться из России в Польшу. Но теперь… Вот еду я с тобой по этим улицам… Некрасивые они. И весь город — ничего в нем нет живописного, ничего богатого. А я чувствую — ну что ты скажешь, мой дорогой, — чувствую, что могла бы умереть за него! С радостью готова была бы отдать жизнь за каждый кирпичик этой Польши!
Адам беспокойно зашевелился:
— Зачем же умирать? Лучше жить, уповая на бога.
Извозчик остановил лошадь. Приехали.
— Жаль, — сказала Роза. — Так приятно смотреть на мир, когда на сердце хорошо… Мало я его повидала, мир-то…
Адам расплачивался, звонил швейцару, а Роза все медлила, стояла в воротах.
Как только они вошли и сняли пальто, Адам вынул бумажник, надел очки, приготовил блокнот, карандаш и, так вооружившись, ждал, пока Роза разместит по шкафам свои вещи. Роза возилась довольно долго, наконец села против мужа, шумно дыша, усталая. Впрочем, она тут же поднялась и позвонила.
— Выпьем кофе.
Адам посмотрел на нее с упреком:
— Зачем ты пьешь черный кофе? Тебе давно запретили.
Роза вздернула брови.
— Кто запретил? Варшавские коновалы? Доктор Герхардт ничего про кофе не говорил.
Принесли кофе. Роза расставила чашки, подала сахар… и снова села, прервав хозяйственные хлопоты.
— Не знаю, где салфетки, — прошептала она. — А может, без салфеток обойдемся? Что-то сил нет искать.
Затем погладила мужа по спине и спросила:
— Скажи, Адам, ты на самом деле желаешь мне добра? Здоровья желаешь и долгой жизни? Только не лги, я и так узнаю, что правда, что ложь.
Адам пожал плечами.
— Когда я тебе лгал? Никогда, хотя и это было тебе безразлично… — Он опустил голову. — У нас даже для лжи и то почти не бывало оказии.
Роза притронулась к его локтю.
— Ну, ну, Адам! Оставь. К чему поминать? Было, не было — прошлого не вернешь. А я, я, наоборот, хотела сказать, что не сержусь на тебя. Ни за те наши долгие годы… Ни за сегодняшнее… Все простила…
Адам отодвинул чашку, на лице его проступило усталое выражение.
— Эх! Займемся-ка бухгалтерией. Мы ведь хотели рассчитаться. Так вот в настоящий момент я могу тебе дать на поездку сто золотых с тем, чтобы к следующему месяцу ты отложила столько же в летний фонд. Ведь придется, наверно, поехать в Трускавец, а у Владика положение неопределенное, на него сейчас рассчитывать нельзя. Что до денег за твои акции, на которые ты дала мне доверенность, то из них, согласно твоему распоряжению, я триста выплатил скорняку… о, вот она, сейчас отдам тебе квитанцию…
Роза некоторое время благоговейно слушала, постепенно, однако, внимание ее рассеялось. Когда дошло до квитанции, она положила руку на блокнот.
— Хватит. Не всерьез же ты считаешь, что это так важно.
Адам смешался, покраснел.
—. То есть как? Конечно, важно. Да ты и сама хотела…
—. Хотела. Я часто чего-то хочу, а потом удивляюсь, откуда у меня такое глупое желание. — Она рассмеялась. — Расчеты! Между нами расчеты… Адам, Адам, после сорока лет супружества! Сколько же понадобится лет, чтобы подсчитать наши с тобой вины друг перед другом?
— Ах, ты в этом смысле, — вздохнул Адам. — Да, дело трудное. Но почему же ты сегодня захотела это сделать?
Роза нахмурилась, по-детски трогательно сморщила губы.
— Потому что здесь кончается моя жизнь.
Адам вздрогнул. В мгновение ока он потерял все свое самообладание.
— Жизнь кончается? Эля, ты что-то от меня скрываешь! Ты, может быть, уже была у доктора? Здесь? Тебя напугали?
Слезы выступили у нее на глазах, она покачала головой.
— Ах, нет! Не то. Только… со мной произошло чудо. То, чего я всегда ждала, пришло ко мне теперь.
— Что, что пришло? Какое чудо? — горячился Адам. — Говори же наконец! Наверно, какое-то очередное безумство. Не думай, я уже давно вижу, что ты снова сама не своя.
Роза заломила руки.
— Снова? Нет, не снова. Никогда ничего подобного не было. Это совсем, совсем другое.
— Но что, Эвелина? Перестань терзать меня загадками! Скажи!
Роза встала, подошла к окну. Постояла, держась одной рукой за занавеску, тяжело дыша. Затем вернулась с мокрым от пота лбом.
— Нет, Адам, не требуй от меня этого. Очень хочу сказать, но не могу. — Она отерла пот с лица. — Сам видишь — это не в моей власти. — И, схватив обеими руками его руку, воскликнула: — А, собственно, зачем говорить? Столько было и осталось между нами тайн, мы оба были друг для друга тайной. И в этом не было ничего плохого. Ненависть — вот главное зло. Теперь я поняла, что тайну ненавидеть не надо… Вот и ты отнесись с уважением к этой моей последней тайне.
Адам сжал челюсти, сдерживая какие-то рвавшиеся с языка слова.
— Хорошо, — вздохнул он наконец, — не стану спрашивать. И понять тоже не буду пытаться — напрасный труд. Продолжай жить по-своему… Впрочем, — он заколебался, побледнел, — я и права не имею… С тех пор как мы разъехались и ты даже не спрашиваешь меня о моей жизни…
