Чужестранка - [273]

Отец Ансельм склонил голову; небольшой ветерок играл блестящими темными волосами, тонзуру, покрытую легким, мягким пухом, похожим на мох, наступила пора побрить.

– Каждый из бдящих выбирает тот час, который более ему подходит. Для меня это два часа утра.

Он внимательно посмотрел на меня, словно пытаясь понять, как я отреагирую на сказанное.

– В этот час время для меня словно замирает. Все жизненные соки человеческого тела: кровь, желчь, флегма – внезапно сливаются в какой-то гармонии.

Он улыбнулся, открыв кривоватые зубы – единственный недостаток в его внешности, идеальной во всех прочих смыслах.

– Или сливаются в единении. Я часто думаю: возможно, этот миг равен мигу рождения или смерти, который, как мне кажется, каждому человеку выдается особенным. Каждому мужчине… и женщине, конечно, тоже, – добавил он, любезно склонив ко мне голову. – Именно в такой момент излома, – продолжал он, – кажется возможным вообще все. Можно посмотреть за пределы собственной жизни и удостовериться, что на самом деле нет никаких пределов. Когда время замирает, вы понимаете, что можете сделать что угодно, завершить это действие и вернуться в свой мир, обнаружив, что он неизменен – все осталось таким же, как было. И вы осознаете…

Он замолк и после паузы довершил:

– Вы осознаете, что все возможно, однако нет ничего необходимого.

– Но… вы при этом действительно что-то делаете? – спросила я. – Я имею в виду, например, молитесь?

– Я? Ну… я сижу и смотрю на Него. – Красивые губы растянулись в широкой улыбке. – А Он – на меня.

Когда я вошла, Джейми сидел на постели. Затем он совершил попытку пройти по коридору, опираясь на мое плечо. От этого путешествия он очень быстро побледнел и покрылся потом, лег в постель и не возражал, когда я укрыла его одеялом.

Я попыталась покормить его супом и молоком, но он лишь отрицательно покачал головой.

– Англичаночка, я не хочу есть. Боюсь, если я что-нибудь суну в себя, меня опять будет тошнить.

Я не настаивала и молча убрала суп.

Во время обеда я проявила некоторую настойчивость и сумела уговорить Джейми проглотить несколько ложек супа. К несчастью, он не смог удержать в себе даже их.

– Прости, англичаночка, – сказал он, – я такой мерзкий.

– Это ерунда, Джейми, и никакой ты не мерзкий.

Я выставила таз за дверь и, усевшись подле Джейми, отодвинула с его глаз упавшую прядь.

– Не думай об этом. Твой желудок по-прежнему воспален в результате морской болезни. Вероятно, я слишком тороплюсь и пытаюсь тебя обязательно накормить. Не обращай на меня внимания и выздоравливай.

– Выздоровлю. – Он прикрыл глаза и вздохнул. – А ты что сегодня делала?

Джейми очевидным образом был возбужден и плохо себя чувствовал, однако от моего рассказа несколько повеселел: я поведала обо всем, что увидела и узнала за день: о библиотеке, о часовне, о винном прессе и аптекарском огороде, где наконец-то смогла познакомиться со знаменитым братом Амброзом.

– Он просто потрясающий, – восторженно говорила я. – Боже, да я совершенно запамятовала, что ты с ним знаком!

Брат Амброз был очень высок, даже выше Джейми, тощий как скелет, с длинным лицом, обвисшим как морда бассет-хаунда. Длинные тонкие пальцы на его руках были покрыты зеленоватой кожей.

– Он может вырастить вообще любую траву, – продолжала я рассказ. – У него там есть все известные растения, а теплица такая маленькая, что он не может выпрямиться в ней во весь рост. Там он в основном разводит то, что не растет в этих землях, и, мне кажется, такие растения, что вообще больше нигде не встречаются, не говоря уже о пряностях и тех растениях, что служат для получения наркотиков.

Упомянув наркотики, я вернулась в мыслях к событиям минувшей ночи, встала и подошла к окну. Зимой ночь наступала рано, снаружи уже совсем стемнело; монахи, работавшие на конюшне и во дворе, переходили с места на место, держа в руках фонари, которые качались у них в руках как светлячки.

– Стемнело. Как ты думаешь, ты сумеешь сам уснуть? У брата Амброза имеются снадобья, которые тебе помогут.

Глаза Джейми заволокло утомление, но он покачал головой:

– Нет, англичаночка. Ничего не хочу. Если я усну… нет, пожалуй, немного почитаю.

Ансельм принес ему несколько книг по философии и истории, и Джейми потянулся за томом Тацита, лежавшим в числе остальных на столе.

– Тебе нужно поспать, Джейми, – как можно аккуратнее сказала я.

Опершись на подушку, он открыл книгу, но продолжал смотреть поверх нее на стену, крепко прикусив зубами нижнюю губу.

– Джейми, я останусь у тебя на ночь, – предложила я. – Постелю тюфяк на полу.

– Нет.

Несмотря на всю слабость, его обычное упрямство никуда не пропало.

– Мне лучше остаться одному. И спать мне совсем не хочется. Ты иди поужинай, англичаночка. А я… я почитаю.

Он наклонился к книге. С минуту я с чувством полной беспомощности наблюдала за ним, потом сделала так, как он хотел: ушла и оставила его одного.

Состояние Джейми меня все сильнее волновало. У него не прекращалась рвота: он почти ничего не ел, а то, что все-таки попадало ему в желудок, редко там застревало. Он бледнел, его охватывала все более заметная апатия, он не проявлял интереса ни к чему. Днем по большей части он спал, поскольку почти не спал ночью. Он боялся кошмаров, но не разрешал мне оставаться с ним на ночь под тем предлогом, что его бессонница нарушит и мой сон. Я не собиралась на него давить, даже если бы он это позволил, и потому в основном проводила время либо в хранилище сухих трав брата Амброза, либо в прогулках по монастырю и окрестностям, оживляемых беседами с отцом Ансельмом. Францисканец пользовался возможностью наставить меня в вопросах веры и тактично обучал основам католицизма, хотя я то и дело напоминала ему о своей атеистической природе. Он толковал мне о воспарении духа, а я возражала: