Чужая любовь - [4]
«Ничего, разберутся, — спокойно подумала Настя о сестре и о госте. — Ну, посердится на нее малость — экая важность!»
— Вы меня извините, — сказала она гостю, — мне в клуб пора.
— Если разрешите, — с готовностью поднялся он из–за стола, — я провожу.
Неизвестно, что бы ответила ему на это Настя, но в это время звякнула калитка. Кто–то высокий мелькнул под окнами, резво взбежал на крылечко и приятным тенорком попросил разрешения войти.
— Да, да! — крикнула Настя. — Вот кстати!
Гость насторожился, и Ленка, заметив это, грустно сказала:
— Это зоотехник наш, Борис Иванович.
Еще во дворе она решила, что будет вести себя с Васей Пирожковым, как на суде. Расскажет ему все, как было, и попросит прощения. В данном случае и Борис Иванович был по ее делу как бы свидетелем…
— Мы вас ждем, Настя, — тоном упрека сказал зоотехник. — Впрочем, у вас, кажется, гости?
В голосе его скользнули ревнивые нотки. Вася Пирожков поклонился ему тоже более чем сдержанно. Ему показалось, что слишком черны у зоотехника брови, слишком яркий для деревни галстук и что зря он форсит здесь на своих каучуковых подошвах…
— Гости это не мои, Борис Иванович. Это к Лене приехал земляк наш. Познакомьтесь, пожалуйста.
Вася Пирожков привстал не столько из желания познакомиться, сколько от удивления. А Настя, как ни в чем не бывало, ходила по комнате и, застегивая на себе жакетик, приговаривала:
— Сейчас я, Борис Иванович, сию минуточку…
Потом кивнула гостю и, поманив мать за собою, вышла вместе с зоотехником.
Теперь в комнате остались только гость да Ленка. Весь вечер она ждала и боялась этой минуты. Что сказать ему хотя бы для начала? А может, сразу — как с купальной вышки?
— Тут недоразумение одно получилось, — начала она дрожащим голосом. — С письмами неувязка…
— С письмами? Какая? Настя тебе их показывала?
От его робости и следа не осталось. Он стоял перед Ленкой — подобранный, строгий, с неумолимыми светлыми глазами, от которых ничего не укроешь.
— Так, значит, неувязка? Это бывает. Особенно у красивых девушек.
— Да что это вы? — шептала Ленка. — Не разобравшись–то…
Она заставила себя посмотреть ему прямо в лицо. Сейчас она скажет, сейчас она все скажет… Румянец захлестывал ей уже шею. Карие глаза медленно наполнялись слезами. Она попыталась смахнуть их ресницами, наконец просто прикрыть ладонью… Но поздно: он заметил.
— Ты что? — спросил он строго. — О чем ты плачешь?
Ленка отняла от глаз ладонь и, не узнавая свой голос, сказала:
— Настя здесь ни в чем не виновата. Писала вам я. Сначала пошутить хотела, а потом иначе вышло.
Она опустилась на табуретку и, уронив голову на стол, заплакала. Черная бретелька юбки — единственный признак того, что Ленка не чужда моды, — соскользнула с плеча на локоть. Выбившись из–под шпилек, рассыпались косы… Растерянный Вася Пирожков бестолково топтался на месте. Вот тебе и Настя!
— Н‑да… — протянул он наконец. — Обстановочка…
В комнате стало тихо. Далеко, на другом конце деревни, пели озорную частушку:
Гость разыскал свою фуражку, но уходить все еще медлил. Неудобно оставить девушку в слезах. Придет мать, станет расспрашивать, кто ее обидел. Черт знает, что такое! И письма забрать надо.
Он подошел к столу и, глядя на толстые косы, лежащие теперь на скатерти, сказал:
— Послушай, Лена… Зря ты это так расстраиваешься… Честное слово…
Ленка притихла, но головы так и не подняла.
— А письма ты все–таки верни…
Она ничего не ответила, только насухо вытерла глаза и, поднявшись с табуретки, в раздумье остановилась посреди комнаты. И тогда Вася вспомнил, что знает, где лежат его письма. Она сама писала ему об этом: «Я кладу их под подушку, чтобы чаще видеть тебя во сне».
Ленка подошла к своей простенькой, покрытой пикейным одеялом кровати. Вася Пирожков, окончательно смущенный и растерянный, с улыбкой остановил ее за руку:
— Ладно, не к спеху…
