Чужак в стране чужой - [42]

Бекки Визи любила всех и каждого.

Она посидела еще немного, наслаждаясь теплым чувством удовлетворенности, выпила еще капельку своего тонизирующего — и все это время хваткий ее ум прокручивал обрывки полученных сведений. А затем она позвонила своему биржевому брокеру и приказала продавать «Лунар энтерпрайзес», без покрытия[42].

— Алли, — фыркнул брокер, — ты бы, знаешь, не увлекалась так своей похудательной диетой. Мозги размягчатся.

— Не мешай мне, Эд. Когда акции опустятся на десять пунктов, прикрой меня[43], даже если они будут падать дальше. Когда поднимутся на три пункта — снова покупай, а вернется цена сегодняшнего закрытия — продай.

Последовало долгое молчание.

— Алли, ты что-то там разнюхала. Признайся дядюшке Эду.

— Мне сказали звезды.

Эд высказал желание сделать с «этими твоими звездами» нечто астрономически совершенно несуразное.

— Ладно, не хочешь говорить, так не говори. М-м-м… ну что я за идиот такой, вечно вляпаюсь в какую-нибудь сомнительную историю. Ты не возражаешь, если я и от себя поиграю?

— Играй на здоровье, только не слишком крупно, чтобы не бросалось в глаза. Ситуация очень деликатная, Сатурн между Девой и Львом.

— Все как ты скажешь, Алли.

В полном восторге, что Алли подтвердила все ее догадки, миссис Дуглас с головой окунулась в дела. Она затребовала досье пропавшего Берквиста и приказала в кратчайшее время смешать его с грязью. Она вызвала Твитчелла, командира отряда Спецслужбы; тот покинул кабинет генеральной секретарши с совершенно убитым видом и сразу же сорвал злость на своем заместителе. Затем она поручила Санфорту запустить в эфир вторую серию спектакля «Человек с Марса», сопроводив ее слухом, что, «согласно источникам, близким к правительству», Смит в ближайшее время отправляется — а может быть, и уже отправился — в Анды, в высокогорный санаторий, чтобы отдохнуть в климате, максимально похожем на марсианский. Оставался последний вопрос — как утихомирить Пакистан, заставить его голосовать нужным образом.

Напряженная умственная работа кончилась тем, что Агнес позвонила супругу и велела ему поддержать притязания Пакистана на львиную долю кашмирского тория. Дуглас и сам склонялся к этой мысли и был искренне возмущен, что Агнес почему-то уверена в обратном. «Ты что, совсем меня за идиота держишь?» — подумал он, но вслух ничего такого не сказал и кисло согласился. Разобравшись с высокой политикой, миссис Дуглас отправилась на собрание «Дочерей Второй Революции»[44], чтобы произнести там речь «Материнство в Новом Свете».

10

Пока миссис Дуглас распиналась перед аудиторией по вопросу, в котором она не смыслила ровно ничего, Джубал Харшоу, бакалавр юриспруденции, доктор медицины и доктор естественных наук, философ-неопессимист, сибарит, гурман и бонвиван, а заодно — сочинитель макулатурной беллетристики, сидел у себя дома в Поконских горах, поскребывал обросшую густым седым волосом грудь и созерцал сцену, разыгрывающуюся в плавательном бассейне. Там золотыми рыбками плескались три его секретарши, поразительно красивые и не менее поразительно эффективные в профессиональном своем качестве — полное соответствие законам архитектуры и дизайна, требующим гармонии декоративности с функциональностью.

Аппетитную блондинку звали Энн, гибкую как лиана брюнетку — Доркас, а рыжеволосую, с фигурой средних — если можно идеальные назвать «средними» — пропорций, — Мириам. Даже зная, что у них разброс по возрасту порядка пятнадцати лет, было невозможно угадать, кто тут старшая, а кто младшая. У них, разумеется, были и фамилии, но в доме Харшоу о таких мелочах не задумывались. Ходили слухи, что одна из секретарш — внучка Харшоу, но не существовало единого мнения, которая из них.

Харшоу был погружен в напряженную работу. Основная часть его сознания любовалась очаровательными девушками, очаровательно резвящимися в прозрачной, рассыпающей миллионы солнечных искр воде, но в некой маленькой, наглухо закрытой и звукоизолированной клетушке происходило сочинительство. Происходило оно, если дословно процитировать самого сочинителя, следующим образом: «Работая над книгой, я подключаю семенные железы в параллель с таламусом, а кору головного мозга — отключаю». Жизненные привычки Харшоу придавали невероятной этой теории некоторое вероятие.

Установленный на его столе микрофон соединялся с диктопринтером, но эта техника использовалась исключительно для заметок; при необходимости записать литературный текст Харшоу вызывал стенографистку и диктовал, внимательно следя за ее реакцией.

Вот и в данный момент он слегка потянулся и крикнул:

— К ноге!

— Сейчас «к ноге» Энн, — откликнулась Доркас. — Так что пока я за нее. Видишь круги по воде? Вот там она и есть.

— Нырни и вытащи. Я подожду.

Брюнетка исчезла под водой; через несколько секунд Энн вскарабкалась на бортик бассейна, завернулась в купальный халат, вытерла руки, подошла к столу и села, все это — без единого слова. Обладая абсолютной памятью, она не нуждалась для работы ни в бумаге, ни в карандаше.

Харшоу взял ведерко льда, щедро политого бренди, и сделал глоток.

— Энн, я тут сочинил нечто душераздирающее. Про котенка, который под Рождество забрался в церковь погреться. Он потерял хозяев, умирает от голода и холода и — бог уж знает где и почему — поранил себе лапку. Так что — поехали. «Снег падал и падал…»