Чужак с острова Барра - [48]

— Рамзей — добрые люди, — уклончиво добавила Дэзи Биверскин.

Когда отец укрепил полотнище,  они  вошли внутрь.  Кэнайна так  и  не поняла,  чего ожидает мать: что она переселится к ним или же останется у Рамзеев.  Во всяком случае,  мать не послала ее за вещами;  это ободрило Кэнайну.  Дэзи  Биверскин развела в  печке огонь и  поставила котелок на плиту.  Потом вышла из хибарки.  Кэнайна подождала,  не зная,  как быть. Пламя сникло,  и  она подбросила в топку дров.  Вода в котелке закипела, запахло вареной рыбой:  Кэнайна ненавидела этот  запах.  Наверное,  мать забежала к кому-то.  Кэнайна встала, собираясь пойти поискать ее, когда, откинув полог,  с  огромной охапкой пихтовых веток вошла Дэзи Биверскин. Раскачиваясь из стороны в сторону,  она отнесла их к устроенному на полу прямоугольному помосту из  жердей и  принялась старательно сооружать для Кэнайны постель.

На ужин была только рыба и чай — Дэзи не успела испечь лепешку. Вошел Джо  Биверскин,   и  все  трое  молча  начали  есть,   только  слышалось причмокивание,  когда родители обсасывали пальцы, слизывая рыбный отвар. Закончив еду, мать побросала в котел остатки рыбы и поднялась.

— Идем, — сказала она Кэнайне. — Заберем твои вещи.

Они шли индейским поселком,  Дэзи Биверскин впереди, Кэнайна молча на несколько шагов  сзади.  Был  теплый летний вечер,  но  мать  по  своему обыкновению вышла в  больших резиновых сапогах и сером балахоне,  голова ее была туго повязана черной шалью. Перед сном она снимает лишь сапоги и шаль;  а  когда  настанет зима  и  температура много недель подряд будет держаться ниже нуля, то будет ходить все в той же одежде, прибавив к ней варежки.  Кэнайне приходилось видеть  в  больнице женщин  мускек-овак  — толстое белье так  сильно пристало у  них  к  телу,  что для того,  чтоб помыть  их,  сестры,  которым помогала Кэнайна,  отдирали его  клочьями. Должно быть,  мать была такая же,  как они; Кэнайна не могла припомнить, чтобы она когда-нибудь раздевалась.

Сидевшие на цепи собаки рычали на них, стоило подойти слишком близко, -  летом собак держат впроголодь,  и  они  становятся еще свирепее из-за того,  что  ошейником до  крови  натирают  шею.  Что  касается ухода  за собаками,  то тут философия у  индейцев простая.  Корми их хорошо зимой, когда надо тянуть нарты,  а летом — пустой перевод мяса.  Им надо давать лишь столько,  чтобы они не околели с голоду. Утрамбованная земля вокруг столбов,  к  которым  были  привязаны  собаки,  отличалась поразительной чистотой.  Пес,  весь недельный рацион которого составляют две  или  три рыбы, гадит мало.

Над головой, жужжа, кружили рои раскормленных навозных мух. Несколько раз  им  пришлось  перешагивать  через  зеленоватые  слизистые  ручейки, которые,  наподобие открытых канализационных канав,  лениво струились из елового леска  позади поселка,  превратившегося в  огромную общественную уборную под открытым небом.  С этих пор,  подумала Кэнайна,  тут и будет мой дом.

Они  подошли  к  белому  забору,  и  Кэнайна  отворила калитку.  Мать внезапно застыла и широко раскрытыми от испуга глазами уставилась на дом Рамзеев. Кэнайна ждала. Губы матери запрыгали, она не трогалась с места. 

— Иди, — сказала она, — скажи, что я благодарю их.

Кэнайна  одна  побежала по  дощатому настилу  и  легонько постучала в дверь. В прихожей появилась миссис Рамзей.

— Я за вещами, — сказала Кэнайна.

Джоан Рамзей увидела у калитки Дэзи Биверскин.

— Мама боится войти, — объяснила Кэнайна. — Она просила поблагодарить за то, что вы взяли меня к себе.

— Нет,  нет, пусть непременно войдет, — сказала Джоан Рамзей. — Будем пить чай.

Она  вышла  вместе  с  Кэнайной на  веранду и  знаком пригласила Дэзи войти.  Круглое морщинистое лицо  Дэзи Биверскин просияло в  улыбке,  но индианка не двинулась с места.

— Поговори с ней, Кэнайна, скажи, что я прошу ее войти.

Кэнайна  передала ее  приглашение на  языке  кри,  и  Дэзи  Биверскин медленно пошла по дорожке к  дому.  Когда она подошла к  веранде,  Джоан Рамзей взяла ее  за руку и  повела в  гостиную.  Дэзи Биверскин бывала в церкви и  в лавке,  но никогда еще не была она в доме белых,  и глаза ее испуганно блуждали,  как  у  только что  пойманного зверя.  Она  неловко присела на краешек дивана.

— Я поставлю чай,  — сказала Джоан Рамзей и вышла на кухню. Потом она крикнула:  — Кэнайна, Джон сегодня как раз в лавке, пойди, пожалуйста, и скажи ему, чтобы он пришел как можно скорее.

Кэнайна вышла в прихожую.

— Я перевожу лучше Джона, — сказала она.

— Я знаю,  — согласилась Джоан Рамзей.  — Но сегодня, я думаю, пускай попереводит Джон.

Кэнайна  возвратилась  с  рослым  крючконосым  индейцем-толмачом.  На столике перед диваном стояли чайник,  печенье,  сахар,  сливки и  четыре чашки.  Кэнайна мгновенно заметила,  что их четыре.  Стало быть, на этот раз ей не велят уйти.

— Разливай, Кэнайна, — сказала Джоан Рамзей. — Сначала налей матери.

Кэнайна сидела  на  диване и  разливала чай.  Она  видела,  что  мать успокоилась и расположилась поудобнее.  Дэзи Биверскин наблюдала за тем, как Кэнайна обращается с хрупким фарфором, и глаза ее сияли от гордости, индианка всю жизнь пила только из жестяной кружки,  и Кэнайна знала, что для матери все это само по себе великое и  небывалое событие,  а тут еще всем  заправляет ее  собственная дочь.  Кэнайна догадалась,  что  миссис Рамзей устроила это  нарочно,  чтобы показать Дэзи  хотя бы  краешек той жизни, которая теперь заявляла свои права на Кэнайну.