Чужак с острова Барра - [45]

— Иди сюда и садись, — сказала Джоан Рамзей.

— Спасибо, с удовольствием, — ответила Кэнайна и присела на стул.

— Ты  прекрасно  научилась говорить  по-английски Понравилось тебе  в санатории? Или ты рада, что вернулась домой?

— В санатории лучше, — сказала Кэнайна. — У меня была большая кровать для меня одной.  И  за  обедом,  завтраком и  ужином мне давали тарелку, вилку и  нож.  Везде чистота.  А  в  нашем вигваме нечисто.  И  еще я  в санатории научилась читать,  но теперь у меня нет книжек, и я боюсь, что снова разучусь.

Она замолчала и искоса взглянула на миссис Рамзей.

— А у вас есть какие-нибудь книжки? — спросила она. — Легкие, которые я могла бы читать?

— Ну конечно,  есть,  -  быстро ответила миссис Рамзей.  Она казалась взволнованной.  — У меня тоже была маленькая девочка,  как ты,  Кэнайна. Только теперь она уже большая и работает в городе,  на юге. Уверена, что она с радостью отдала бы тебе свои книжки.

Джоан Рамзей вскочила на ноги.

— Подожди, — сказала она, — сейчас принесу.

— А можно мне войти с вами? — поспешно ввернула Кэнайна. — Если вы не возражаете. Я совсем не бываю теперь в настоящих домах.

Едва  проронив эти  слова,  Кэнайна сообразила,  что  поступила очень плохо. Но миссис Рамзей схватила ее за руку, улыбнулась и сказала:

— Конечно, дорогая, входи.

Она привела Кэнайну в гостиную,  усадила на диван и велела подождать, пока сама сходит наверх за книжками.  Кэнайна осматривала комнату,  чуть не задыхаясь от восторга.  Здесь было великолепно. На стенах желтые обои в  красных  розочках,   и  шторы  на  окнах  тоже  желтоватого  оттенка. Электрическое освещение,  радиоприемник и по обе стороны большого камина книжные полки  со  множеством книг.  Кэнайна с  жадностью обвела комнату взглядом.

Миссис Рамзей возвратилась в гостиную,  села на диван, и Кэнайна, вне себя от  счастья,  увидела у  нее  в  руках несколько книг.  Они  вместе просмотрели их.  Книжек было  пять  и  самая  большая называлась "Черный красавец",  -  Кэнайна вспомнила,  что точно такая же была в  санаторной библиотеке.

— Вот эта большая — про одну лошадь,  — сказала миссис Рамзей.  — Но, может, такая толстая книжка для тебя еще трудновата, а Кэнайна?

— Вовсе  нет!   -  воскликнула  Кэнайна.  -  Я  уже  читала  ее  и  с удовольствием прочла бы еще раз.

Джоан Рамзей сказала,  что когда она прочтет эти,  то может прийти за новыми.  Потом стала расспрашивать,  как ей живется в вигваме. Спросила, где она спит,  и  Кэнайна сказала,  что спит на  полу,  на  подстилке из пихтовых веток. Спросила про еду, и, когда Кэнайна рассказала, что и как они едят, улыбка сошла с лица миссис Рамзей.

— Ты знаешь,  сколько ты весила,  когда тебя выписали из санатория? — спросила она.

— В самый последний раз — семьдесят шесть фунтов.

— Давай-ка  посмотрим,  сколько ты  весишь  теперь,  -  миссис Рамзей поднялась. — Наверху в ванной есть весы. Пойдем!

Кэнайна обрадовалась,  что  сможет увидеть ванную Рамзеев,  и  охотно отправилась наверх  и  встала  на  весы.  Она  весила  шестьдесят восемь фунтов.

— Этого я и боялась,  — сказала миссис Рамзей.  — Это дурной признак. Ты растешь и должна прибавлять в весе.

Они  вновь спустились вниз,  и  Джоан Рамзей дала  ей  большой стакан молока.  Молоко было  сладкое и  холодное,  она  впервые пила его  после выписки из санатория.  Моментально выпила весь стакан,  и  миссис Рамзей налила ей  второй.  Кэнайна знала,  что  это никак не  может быть свежее молоко из бутылок, какое давали в больнице. Его делали из порошка, но на вкус   оно   ничем  не   хуже  свежего.   Потом  Кэнайна  взяла  книжки, поблагодарила миссис Рамзей и  отправилась домой.  Возбужденная,  бежала она  по  тропинке среди  индейских вигвамов,  крепко  прижимая книжки  к груди. Она влюбилась в эти книжки. И влюбилась в Джоан Рамзей.

Когда она  вошла в  вигвам,  отец  завтракал -  его  маленькие темные глазки сразу впились в ее книжки.

— Откуда ты их взяла? — спросил он быстро на гортанном кри.

— Мне дала их миссис Рамзей.

— Отнеси обратно.

Слезы застлали глаза Кэнайны.

— Почему? — спросила она.

— Ты  должна отнести их,  -  повторил отец,  -  потому что от них нет никакой пользы детям мускек-оваков. Ты должна научиться управлять каноэ, дубить шкурки,  ловить кроликов силками — мы живем этим, это кормит нас. В больнице тебя этому не учил, тебя учили читать книжки, тебя учили, как стать белой,  но ты не белая,  ты мускек-овак. Скоро нам отправляться на зимнюю стоянку,  мы там охотимся. Придется не раз тащить волоком лодку — большая тяжесть.  Ты сейчас слишком слаба.  Начинай таскать воду, колоть дрова, чтобы поскорее окрепнуть. Времени осталось мало.

Широкие  ноздри  отца  раздувались от  гнева,  и  черные  брови  были насуплены так, что из-под них едва виднелись глаза.

За  эти несколько секунд он сказал Кэнайне больше,  чем за все четыре месяца, что она провела в Кэйп-Кри. И внезапно закончил словами, которые объяснили все.

— Горько охотнику мускек-оваку терять всех своих сыновей, горько, что у него осталась одна только дочь,  — сказал он.  — Но еще горше, когда у него заберут эту дочь и она возвернется не мускек-овак,  а белая, только со смуглой кожей.