Чужак с острова Барра - [15]

Пройдет время, надеялась Мэри, и она вернется в Глазго. Но сдавать внаем дом в Глазго, пока она будет жить на Гебридах, было бы слишком хлопотно, и она продала его вместе с меблировкой. Все ее пожитки — платья, личные вещи, книги и ноты — уместились в двух небольших сундуках. Из-за книг у них вышла ссора.

— Небось все уж прочитала? — спросил Сэмми.

Мэри утвердительно кивнула.

— И что ж, опять будешь?

— Конечно.

— За них здорово сдерут, за перевоз, — сказал он.

— Я заплачу, — ответила Мэри.

В сырое туманное утро в начале мая 1930 года, выйдя на палубу маленького почтового пароходика,  направляющегося на Гебриды, Мэри Макдональд впервые увидела унылый, пустынный, каменистый берег Барры. Спустя полчаса через узкий пролив пароходик вошел в гавань Каслбэя и причалил.  Мэри  и  Сэмми  Макдональд  сошли  на  берег.  После четырнадцатилетнего отсутствия Сэмми все же узнал почти всех жителей острова, толпившихся на маленькой пристани, отовсюду неслись шумные, веселые приветствия. Он снова был дома и радовался этому; Мэри охватило смятение и страх.

Ферма Макдональдов находилась в шести милях отсюда, на омываемом водами океана берегу Барры; добраться туда можно было только пешком. Они отправились в путь. Сэмми нес свои пожитки в переброшенном через плечо грязном холщовом вещмешке, Мэри — легкий чемоданчик и скрипку — сундуки должны были прибыть позже в телеге. Шли молча. Сэмми шагал чуть впереди жены. Мэри следовала за ним, с любопытством разглядывая свое новое отечество.

Весна одела остров первой зеленью, придав ему грубоватую, но отрадную красоту. Голая, безлесная местность, над вешней зеленью — мрачные хороводы острозубых гранитных кряжей. Тут и там на откосах и косогорах разбросаны желтые пятна цветущих примул, порой такие яркие, что кажется, будто склоны облиты серой. Красота острова живо тронула артистическую натуру Мэри, но она заставила себя, не обольщаясь, взглянуть на этот край. Тощая, песчаная почва; обработанные участки малы и выкроены как попало в тех местах,  где удавалось расчистить землю от валунов настолько,  чтобы мог развернуться плуг. Единственным жильем были приземистые лачуги; их каменные стены и соломенные крыши так сливались с окружающим пейзажем, что издали их можно было принять за стога. Мэри знала, что работа на ферме не обещала роскошной или хотя бы сносной жизни. Речь шла о борьбе за существование, и жители острова, казалось, не требовали и даже не ждали ничего большего.

Немного опередив ее, Сэмми остановился и сделал ей знак поторопиться: Мэри ускорила шаги, и, когда догнала его, он показал вниз, куда сбегала песчаная тропа.

— Вон там, внизу, — пробурчал он. — Вон она.

Серые глаза Сэмми сияли, как у малыша, который только что обнаружил под елкой новенький велосипед. Он пустился бегом, а вслед за ним и Мэри.

Она глядела туда, куда он указал. Тропинка вилась среди выступающих камней, потом сворачивала в сторону и тянулась вдоль полоски махэйра у самого берега моря, потом вновь взбиралась на холм, исчезая за его горбом. У подножия холма Мэри с трудом разглядела крошечную лачугу, которая отныне должна была стать ее домом. За лачугой круто вздымались горы, перед ней тянулась полоска дюн, а потом отмель — и море. Насколько хватал глаз, никакого другого человеческого жилья не было видно. Лачуга казалась маленьким каменным стожком где-то на самом краю света.

Мэри медленно подошла к лачуге, спрашивая себя, случалось ли когда, чтобы новобрачная вступала в свой будущий дом с большим страхом и отвращением. Постепенно она начала различать детали этого строения. Стены около шести футов высотой были сложены из камня, едва схваченного раствором. Крыша, засыпанная соломой вперемешку с торфом, была затянута рыбачьей сетью и придавлена от ветра камнями. Когда Мэри подошла, Сэмми уже вошел в дом.

Дощатая дверь находилась в нише, стены были толщиной в целых четыре фута. Мэри открыла дверь и вошла. Глаза понемногу привыкли к темноте. Лачуга состояла из одной комнаты с тремя маленькими окнами, но они, как и дверь, были врезаны в самую толщу стены и пропускали мало света.

Пол был земляной. Посреди лачуги помещался маленький очаг, сложенный из почерневших от копоти камней, прикрытых сверху железной решеткой. Сэмми уже развел огонь, и в очаге пылал торф — над ним клубился дым, густым облаком повиснув в стропилах. Дымоходом служила просто дыра в крыше, в которую было вставлено жестяное ведро без дна, чтобы солома не загорелась от искр. Теперь Мэри поняла, почему эти лачуги назывались "черными": и балки, и крытый соломой потолок были черны от сажи.

Мать Сэмми умерла три года назад. С тех пор дом пустовал, но мебель вся сохранилась: стол, три стула, шкаф, железная кровать. Имущество нелегко доставалось гебридским крестьянам, и они с глубоким почтением относились к любому личному достоянию, кражи случались тут редко. Даже ни единого стекла в окнах не было разбито.

Сэмми посмотрел на голый пружинный матрас.

— Должно, одеяла с матрасами у Макнилов, — сказал он. — Они живут за горой. Должно, взяли их, чтоб крысы не погрызли. Схожу вот за ними да скажу Томми Макнилу, что мы вернулись.