Чужак с острова Барра - [124]

Кэнайна знала,  что он будет неотступно идти по следу оленя и  день и два,  а  если нужно,  и  всю неделю,  по ночам укладываясь рядом с  ним, понемногу нагоняя оленя, пока не убьет. Чтоб настигнуть его бесшумно, он оставил собак и санки в лагере,  а значит,  не мог взять ни палатку,  ни печурку,  и  каждую ночь будет спать в  вырытой в  снегу норе,  сверху и снизу устланной лапником.  И у него не будет никакой еды, кроме лепешек, так как,  даже если ему попадется мелкая дичь,  он  не рискнет стрелять, чтобы не спугнуть оленя.

Дэзи Биверскин ликовала.

-  Скоро у  нас будет вдоволь мяса,  — говорила она.  — Скоро тебе не придется вытаскивать сети. Охи надоела мне рыба!

В  этот  день  сети  оказались пусты,  и,  когда  Кэнайна  под  вечер возвратилась в лагерь,  Дэзи Биверскин вывела ее из землянки и показала, где раскопать лыжей снег,  чтобы найти лишайник и багульник. Дэзи делала вид,  что почти шутит,  но  Кэнайна знала,  что мускек-оваки в  голодную пору,  на грани отчаяния,  прибегают к этому последнему средству,  когда иссякли все остальные источники пищи.

За  четыре дня не попалось ни одной рыбы,  и  они питались коричневой кашицей из лишайников,  заправленной остатками муки и  лярда.  В  кашице попадались кусочки каких-то мясистых,  почерневших,  горьковатых листьев вместе с  песком.  Эта  пища  насыщала лишь ненадолго,  и  Кэнайну почти непрестанно терзал мучительный голод.

На  пятый день  в  сети попалась большая щука.  Почуяв рыбу,  собаки, сидевшие на  цепи  позади  вигвама,  жалобно  заскулили,  когда  Кэнайна возвращалась  с  рыбой  домой.   Дэзи  знала,   отчего  они  скулят,  и, взволнованная, вышла встречать Кэнайну у входа.

-  Надо дать хоть немножко собакам,  — сказала Кэнайна.  — Они не ели несколько дней.

Дэзи решительно замотала головой:

— Вот вернется отец, тогда нажрутся до отвала,- сказала она.

Последними остатками муки и  лярда сдобрила Дэзи рыбную похлебку,  не сказав ни единого слова. В эту ночь впервые за много дней Кэнайна лежала на  постели из  пихтовых веток  с  ощущением сытости,  но  ее  тревожило беспрерывное завывание собак, и она никак не могла уснуть. Мать тихонько посапывала,  и  наконец Кэнайна встала  и  надела мокасины и  парку.  Из превратившейся в  желе похлебки вытащила рыбью голову и хвост и вышла на улицу.  Морозный воздух вонзился ей в ноздри, пока она шла к тому месту, где на цепи сидели собаки.  Она бросила каждой по куску. "Жалкие крохи", -  подумала Кэнайна.  Собаки накинулись на  них  и  через секунду-другую проглотили все без остатка.

На какой-то миг Кэнайне захотелось отвязать их, потому что охотой они добыли бы  себе  больше пищи,  чем  получали теперь Но  это  была только мимолетная мысль, так как охотящиеся сами по себе собаки быстро перебьют или распугают всю оставшуюся дичь.

Собаки,  еле различимые в  ночной мгле,  виляли хвостами и  с мольбой глядели на нее. Кэнайна не могла смотреть на них и отвернулась, чувствуя себя виноватой.

У  входа в  землянку она остановилась.  Мороз больно покусывал сквозь одежду.  Где-то  там,  вдали,  где  зубчатые верхушки леса соединялись с пляшущими зелеными отблесками северного сияния,  происходил поединок,  в котором один  из  соперников должен погибнуть,  чтобы выжил другой.  Уже пятую ночь шел отец по оленьему следу под открытым небом,  усмиряя ропот голодного желудка одними лепешками. Много охотников полегло среди болот, проиграв такой поединок.  Кэнайну охватила дрожь — от холода,  от страха ли, она не знала, она вошла в вигвам, развела огонь и опять улеглась.

Едва  заглянув  назавтра утром  в  чугунок,  Дэзи  Биверскин заметила исчезновение двух кусков.

— Ты ела ночью, — сказала она, резко обернувшись к Кэнайне.

-  Я  снесла  собакам,  -  сказала Кэнайна.  Взгляд Дэзи,  с  упреком смотревшей на нее, смягчился. Но в голосе звучала суровость.

— Им от этого никакой пользы,  — сказала она.  -Когда пищи мало,  это только раздражает, и им еще труднее переносить голод.

В  этот день Кэнайну не  мучил голод -  оставалась еще  уха.  Чуть не каждый час Дэзи выходила на улицу,  прислушивалась, и лишь крепко сжатые губы выдавали беспокойство. Прошло уже шесть дней.

Забрезжил новый день.  Опять они ели кашицу из  мха и  муки.  Чувство голода  возвратилось.  Спустились сумерки.  Кэнайна колола дрова,  когда увидела, что по льду замерзшей речушки, пошатываясь, бредет отец. Он шел согнувшись,  опущенные руки безжизненно болтались. Кэнайна позвала мать. Они вышли на берег ему навстречу.

Джо  Биверскин шел  к  ним,  не  поднимая головы.  Пытаясь взойти  на невысокий береговой откос,  он  споткнулся и  упал,  но тотчас поднялся. Кэнайна побежала вниз на помощь.  Сняла с  его плеч рюкзак и  швырнула в снег. Схватила отца за руку — и он привалился к ней тяжким, безжизненным грузом.  Потом с испугом, граничившим с ужасом, уставилась на его лицо — всегда круглое,  полное,  оно  осунулось,  щеки  впали,  резко выступили скулы, губы ввалились, вплотную прижавшись к зубам.

Налитые кровью глаза словно ушли  глубоко в  череп.  Кожа  натянулась так,  что казалось — ее содрали живьем, потом она съежилась, а потом эту съежившуюся кожу натянули на  остов,  который был слишком велик для нее. Отцово лицо изменилось до неузнаваемости, только широкий плоский нос был такой же, как прежде.