Чуть-чуть считается - [7]

За стеклом на фоне театральных афиш сидела тётя в очках и вязала шерстяной носок. Перед ней красно светился круглый электрический рефлектор-обогреватель.

– Чего вам? – спросила тётя, отодвинув в стекле фанерный щиток.

– Нам, тётенька, два билетика нужно, – жалобно протянула Люба. – Всего два. Хоть каких-нибудь, самых плохоньких. На сегодня.

– На сегодня? – удивилась тётя. – И всего два? Скажите пожалуйста. Да откуда они у меня? И маленьких детей вечером всё равно не пускают.

– Так это не нам! – обрадовалась Люба. – Ну пожалуйста, милая тётенька. Мы вам будем не знаю как благодарны. Тут, понимаете, из-за этих двух билетиков может решиться судьба одного очень замечательного человека. Поищите там, пожалуйста, у себя два билетика, милая тётенька!

Люба выпрашивала так жалобно и убедительно, что, казалось, отказать ей не было никакой возможности. Витя с Федей и не подозревали в ней такого таланта.

Однако талант Любе не помог.

– Да русским же языком сказано, нету билетов! – возмутилась тётя и задвинула обратно фанерный щиток. – Идите отсюда!

К выходу, понуро волоча портфели, ребята поплелись с опущенными головами. Домой Витю больше уже не тянуло. Про дом и папу вообще страшно было подумать. Пароход, считай, давным-давно ушёл. И как теперь посмотреть в глаза папе, Витя не представлял. Немного, правда, теплилась надежда на подшипник. Дядя Андрюша должен же был принести подшипник. Он ведь и не подозревал, что Люба могла наврать такое про билеты.

Только принесёт дядя Андрюша подшипник, что же ему говорить? Как ему объяснить про билеты?

В сквере перед театром бил фонтан. Сквер окутала нежно-зелёная дымка. Это распускались на деревьях листья.

А фонтан купцы тоже придумали интересный. В центре круглой каменной чаши с водой стояли одна на другой три чугунные вазы на высоких ножках. Внизу – большая ваза, на ней – поменьше. И сверху – совсем маленькая. К вазам с края чаши дугой тянулись тонкие водяные струи. Получался будто шатер из струй. И над шатром в водяной пыли радужно играло солнце.

– Билетов нету, а сама в кассе сидит, – буркнула Люба. – Ведь наверняка есть. Всегда на всякий случай оставляют до самого начала представления.

– На какой, на всякий? – не понял Федя.

– Для начальства, – сказала Люба. – Вдруг в последний момент кто-нибудь из начальства захочет пойти. Вот для них и оставляют.

Папа у Любы был большим начальником. По утрам за ним на Вознесенье приезжала чёрная «волга». И с работы его тоже привозила «волга». Поэтому Любе было, конечно, видней, оставляют начальству билеты или не оставляют.

– Во! – обрадовался Витя. – Так ты возьми и скажи кассирше, кто у тебя папа. Скажи, что билеты для папы. Она тебе сразу и даст.

– Ещё чего! – возмутилась Люба. – Я и без папы достану. Думаете, не достану?

Вообще-то Люба действительно никогда не пользовалась помощью папы. Вся школа знала, кто у Агафоновой папа. Но Люба не позволяла делать себе скидок на то, что она дочка самого Агафонова. Даже ещё сердилась, когда при ней говорили про её папу.

За ребячьими спинами стукнула на пружине дверь. Из театра вышел мужчина в плаще-болонье и с тонкими грузинскими усиками. Люба мигом подлетела к грузину.

– Дяденька, вы из театра? Вы в театре работаете, да? А кассирша ваша на какой улице живёт? На Кирова?

– Сыромятникова, что ли? – сказал дяденька с грузинскими усиками. – Почему на Кирова? Она – на Подгорной. А тебе зачем?

– Да! – обрадовалась Люба. – Мы с мальчиками поспорили. Я им говорю, на Подгорной, а они спорят, что на Кирова.

Витя с Федей ничегошеньки не поняли. Только глазами захлопали от удивления.

– Когда это мы с тобой спорили? – поинтересовался Федя, едва дяденька с усиками отошёл на несколько шагов.

– Ай, да ну вас! – отмахнулась Люба. – Бежим скорее на Подгорную.

Глава восьмая ЧТОБЫ ПО-ЧЕСТНОМУ

Небольшая Подгорная улица спускалась к берегу Волги. У тротуаров между булыжниками пробивалась первая трава. Посеревшие от старости дома с высокими глухими заборами и резными воротами совсем вросли в землю. У некоторых домишек окна опустились ниже тротуара. И в углублении у окон кое-где ещё лежали остатки грязного снега.

– Бабушка, – обратилась Люба к старушке, которая грелась на солнышке у ворот, – вы не знаете, где живёт Сыромятникова?

– Клава? – сказала старушка. – Да вон как раз напротив, в седьмом номере. Почто она вам? У неё никого дома. Сама с утра на работе. Сына её, Никиту, в прошлом годе в армию забрали. А вам чего, гвардия, нужно-то?

– Да мы… это, – замялась Люба. – Мы, бабушка, первых пионеров разыскиваем. Она, случайно, не первая пионерка?

– Эко! – вскинулась старушка. – Ну, нашли пионерку! Клава Сыромятникова – и первая пионерка! Охо-хо!

– А чего? – не поняла Люба.

– Пионер есть кто? – сказала бабушка строгим голосом. – Вы красные галстуки носите, лучше меня должны знать. А ну, кто такой пионер Страны Советов?

– Который всем ребятам пример, – с ходу отчеканила Люба.

– Так, подтвердила бабушка, – верно. Только это ещё не самое главное в пионере. А что самое главное? Вот ты, мальчик, скажи, что? – ткнула она пальцем в Федю. – Ну!

– Я? – буркнул Федя.

– Ты, ты, – подтвердила бабушка.