Чума - [6]

Он окликнул жену, и, когда она обернулась, доктор увидел мокрое от слез лицо.
"Don't," he murmured.	- Не надо, - нежно проговорил он.
Behind the tears the smile returned, a little tense.	В глазах ее еще стояли слезы, но она снова улыбнулась, вернее, чуть скривила губы.
She drew a deep breath.	Потом прерывисто вздохнула.
"Now off you go! Everything will be all right."	- Ну иди, все будет хорошо.
He took her in his arms, then stepped back on the platform. Now he could only see her smile through the window.	Он обнял ее и теперь, стоя на перроне по ту сторону вагонного окна, видел только ее улыбку.
"Please, dear," he said, "take great care of yourself."	- Прошу тебя, - сказал он, - береги себя.
But she could not hear him.	Но она уже не могла расслышать его слов.
As he was leaving the platform, near the exit he met M. Othon, the police magistrate, holding his small boy by the hand.	При выходе на вокзальную площадь Риэ заметил господина Огона, следователя, который вел за ручку своего сынишку.
The doctor asked him if he was going away.	Доктор осведомился, не уезжает ли он.
Tall and dark, M. Othon had something of the air of what used to be called a man of the world, and something of an undertaker's assistant.	Господин Отон, длинный и черный, похожий на человека светского, как некогда выражались, и одновременно на факельщика из похоронного бюро, ответил любезно, но немногословно:

"No," the magistrate replied, "I've come to meet Madame Othon, who's been to present her respects to my family."	- Я встречаю мадам Отон, она ездила навестить моих родных.
The engine whistled.	Засвистел паровоз.
"These rats, now-" the magistrate began.	- Крысы... - начал следователь.
Rieux made a brief movement in the direction of the train, then turned back toward the exit.	Риэ шагнул было в сторону поезда, но потом снова повернул к выходу.
"The rats?" he said. "It's nothing."	- Да, но это ничего, - проговорил он.
The only impression of that moment which, afterwards, he could recall was the passing of the railroadman with a box full of dead rats under his arm.	Все, что удержала его память от этой минуты, был железнодорожник, несший ящик с дохлыми крысами, прижимая его к боку.
Early in the afternoon of that day, when his consultations were beginning, a young man called on Rieux. The doctor gathered that he had called before, in the morning, and was a journalist by profession.	В тот же день после обеда, еще до начала вечернего приема, Риэ принял молодого человека - ему уже сообщили, что это журналист и что он заходил утром.
His name was Raymond Rambert.	Звался он Раймон Рамбер.
Short, square-shouldered, with a determined-looking face and keen, intelligent eyes, he gave the impression of someone who could keep his end up in any circumstances. He wore a sports type of clothes.	Невысокий, широкоплечий, с решительным лицом, светлыми умными глазами, Рамбер, носивший костюм спортивного покроя, производил впечатление человека, находящегося в ладах с жизнью.
He came straight to the point.	Он сразу же приступил к делу.
His newspaper, one of the leading Paris dailies, had commissioned him to make a report on the living conditions prevailing among the Arab population, and especially on the sanitary conditions.	Явился он от большой парижской газеты взять у доктора интервью по поводу условий жизни арабов и хотел бы также получить материалы о санитарном состоянии коренного населения.
Rieux replied that these conditions were not good.	Риэ сказал, что состояние не из блестящих.
But, before he said any more, he wanted to know if the journalist would be allowed to tell the truth.	Но он пожелал узнать, прежде чем продолжать беседу, может ли журналист написать правду.
"Certainly," Rambert replied.	- Ну ясно, - ответил журналист.
"I mean," Rieux explained, "would you be allowed to publish an unqualified condemnation of the present state of things?"	- Я имею в виду, будет ли ваше обвинение безоговорочным?
"Unqualified? Well, no, I couldn't go that far.	- Безоговорочным, скажу откровенно, - нет.
But surely things aren't quite so bad as that?"	Но хочу надеяться, что для такого обвинения нет достаточных оснований.
"No," Rieux said quietly, they weren't so bad as that. He had put the question solely to find out if Rambert could or couldn't state the facts without paltering with the truth.	Очень мягко Риэ сказал, что, пожалуй, и впрямь для подобного обвинения оснований нет; задавая этот вопрос, он преследовал лишь одну цель - ему хотелось узнать, может ли Рамбер свидетельствовать, ничего не смягчая.
"I've no use for statements in which something is kept back," he added.	- Я признаю только свидетельства, которые ничего не смягчают.

"That is why I shall not furnish information in support of yours."	И поэтому не считаю нужным подкреплять ваше свидетельство данными, которыми располагаю.
The journalist smiled. "You talk the language of Saint-Just."	- Язык, достойный Сен-Жюста, - улыбнулся журналист.
Without raising his voice Rieux said he knew nothing about that. The language he used was that of a man who was sick and tired of the world he lived in-though he had much liking for his fellow men-and had resolved, for his part, to have no truck with injustice and compromises with the truth.