Чума - [7]
Не повышая тона, Риэ сказал, что в этом он ничего не смыслит, а говорит он просто языком человека, уставшего жить в нашем мире, но, однако, чувствующего влечение к себе подобным и решившего для себя лично не мириться со всяческой несправедливостью и компромиссами. | |
His shoulders hunched, Rambert gazed at the doctor for some moments without speaking. | Рамбер, втянув голову в плечи, поглядывал на него. |
Then, "I think I understand you," he said, getting up from his chair. | - Думаю, что я вас понял, - проговорил он не сразу и поднялся. |
The doctor accompanied him to the door. | Доктор проводил его до дверей. |
"It's good of you to take it like that," he said. | - Спасибо, что вы так смотрите на вещи. |
"Yes, yes, I understand," Rambert repeated, with what seemed a hint of impatience in his voice. "Sorry to have troubled you." | Рамбер нетерпеливо повел плечом. - Понимаю, - сказал он, - простите за беспокойство. |
When shaking hands with him, Rieux suggested that if he was out for curious stories for his paper, he might say something about the extraordinary number of dead rats that were being found in the town just now. | Доктор пожал ему руку и сказал, что можно было бы сделать любопытный репортаж о грызунах: повсюду в городе валяются десятки дохлых крыс. |
"Ah!" Rambert exclaimed. "That certainly interests me." | - Ого! - воскликнул Рамбер. - Действительно интересно! |
On his way out at five for another round of visits, the doctor passed on the stairway a stocky, youngish man, with a big, deeply furrowed face and bushy eyebrows. | В семнадцать часов, когда доктор снова отправился с визитами, он встретил на лестнице довольно еще молодого человека, тяжеловесного, с большим, массивным, но худым лицом, на котором резко выделялись густые брови. |
He had met him once or twice in the top-floor apartment, which was occupied by some male Spanish dancers. | Доктор изредка встречал его у испанских танцовщиков, живших в их подъезде на самом верхнем этаже. |
Puffing a cigarette, Jean Tarrou was gazing down at the convulsions of a rat dying on the step in front of him. | Жан Тарру сосредоточенно сосал сигарету, глядя на крысу, которая корчилась в агонии на ступеньке у самых его ног. |
He looked up, and his gray eyes remained fixed on the doctor for some moments; then, after wishing him good day, he remarked that it was rather odd, the way all these rats were coming out of their holes to die. | Тарру поднял на доктора спокойный, пристальный взгляд серых глаз, поздоровался и добавил, что все-таки нашествие крыс - любопытная штука. |
"Very odd," Rieux agreed, "and it ends by getting on one's nerves." | - Да, - согласился Риэ, - но в конце концов это начинает раздражать. |
"In a way, Doctor, only in a way. | - Разве что только с одной точки зрения, доктор, только с одной. |
We've not seen anything of the sort before, that's all. | Просто мы никогда ничего подобного не видели, вот и все. |
Personally I find it interesting, yes, definitely interesting." | Но я считаю этот факт интересным, да-да, весьма интересным. |
Tarrou ran his fingers through his hair to brush it off his forehead, looking again at the rat, which had now stopped moving, then smiled toward Rieux. | Тарру провел ладонью по волосам, отбросил их назад, снова поглядел на переставшую корчиться крысу и улыбнулся Риэ. |
"But really, Doctor, it's the concierge's headache, isn't it?" | - Вообще-то говоря, доктор, это уж забота привратника. |
As it so happened, the concierge was the next person Rieux encountered. He was leaning against the wall beside the street door; he was looking tired and his normally rubicund face had lost its color. | Доктор как раз обнаружил привратника у их подъезда, он стоял, прислонясь к стене, и его обычно багровое лицо выражало усталость. |
"Yes, I know," the old man told Rieux, who had informed him of the latest casualty among the rats. "I keep finding 'em by twos and threes. | - Да, знаю, - ответил старик Мишель, когда доктор сообщил ему о новой находке. - Теперь их сразу по две, по три находят. |
But it's the same thing in the other houses in the street." | И в других домах то же самое. |
He seemed depressed and worried, and was scratching his neck absentmindedly. | Вид у него был озабоченный, пришибленный. Машинальным жестом он тер себе шею. |
Rieux asked him how he felt. | Риэ осведомился о его самочувствии. |
The concierge wouldn't go so far as to say he was feeling ill. | Нельзя сказать, чтобы он окончательно расклеился. |
Still he wasn't quite up to the mark. | А все-таки как-то ему не по себе. |
In his opinion it was just due to worry; these damned rats had given him "a shock, like." | Очевидно, это его заботы точат. |
It would be a relief when they stopped coming out and dying all over the place. | Совсем сбили с панталыку эти крысы, а вот когда они уберутся прочь, ему сразу полегчает. |
Next morning-it was April 18-when the doctor was bringing back his mother from the station, he found M. Michel looking still more out of sorts. The stairway from the cellar to the attics was strewn with dead rats, ten or a dozen of them. | Но на следующее утро, восемнадцатого апреля, доктор, ездивший на вокзал встречать мать, заметил, что мсье Мишель еще больше осунулся: теперь уж с десяток крыс карабкались по лестницам, видимо, перебирались из подвала на чердак. |
«Миф о Сизифе» — философское эссе, в котором автор представляет бессмысленный и бесконечный труд Сизифа как метафору современного общества. Зачем мы работаем каждый день? Кому это нужно? Ежедневный поход на службу — такая же по существу абсурдная работа, как и постоянная попытка поднять камень на гору, с которой он все равно скатится вниз.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Падение» — произведение позднего Камю, отразившее существенные особенности его творческой эволюции. Повесть представляет собой исповедь «ложного пророка», человека умного, но бесчестного, пытающегося собственный нравственный проступок оправдать всеобщей, по его убеждению, низостью и порочностью. Его главная забота — оправдать себя, а главное качество, неспособность любить. В «Падении» Камю учиняет расправу над собственным мировоззрением.Впервые на русском языке повесть опубликована в 1969 году в журнале «Новый мир».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В первый том сочинений А.Камю вошли ранее публиковавшиеся произведения, а также впервые переведенная ранняя эссеистика и отдельные эссе из сборников «Изнанка и лицо», «Брачный пир».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.