Чукотскіе разсказы - [99]

прикрѣплять своихъ членовъ къ ихъ мѣсту жительства на рѣкѣ настоящими крѣпостными узами. Въ словахъ его было много правды. Не будь этого прикрѣпленія, многіе молодые люди, можетъ быть, дѣйствительно ушли-бы на гору и обзавелись стадами оленей.

Наступило короткое молчаніе.

— А что, Йэкакъ! — началъ опять Митрофанъ, желая въ свою очередь, подразнить старика. — Гдѣ твое стадо?

— Не нужно стада! — живо возразилъ Йэкакъ. — Заботы много!..

— А правда, что у тебя и ѣздовыхъ (оленей) нѣтъ? — продолжалъ Митрофанъ насмѣшливо. — На Акангиныхъ будто оленяхъ ты и въ гости ѣздишь?..

Старикъ насупился. Для чукчи, особенно для старика, считается весьма предосудительнымъ не имѣть собственной упряжки.

— Двѣ упряжки есть, четыре кладовыхъ оленя, восемь всего! — угрюмо возразилъ онъ. — Кто говоритъ, что я пѣшъ?..

— Люди говорятъ! — не унимался Митрофанъ. — Говорятъ, будто ты и на тотъ свѣтъ хочешь ѣхать на Акангиныхъ оленяхъ.

— Полно врать! — сердито сказалъ Йэкакъ.

— Да, полно врать! — передразнилъ Митрофанъ. — А мой совѣтъ, лучше иди пѣшкомъ! Гырголь увидитъ, все равно отниметъ; станешь пѣшъ, еще придется нарту волочить самому.

По вѣрованію чукчей надъ тѣломъ умершаго должны быть убиты непремѣнно его собственные упряжные олени, ибо чужихъ на томъ свѣтѣ все равно отберутъ ихъ бывшіе владѣльцы.

Поэтому если нѣтъ собственныхъ оленей, не можетъ быть и погребальнаго жертвоприношенія.

Йэкакъ серьезно разсердился.

— Собачій языкъ? — крикнулъ онъ. — Зачѣмъ ты присталъ къ моимъ оленямъ! Развѣ хочешь выклянчить кусокъ мяса на подарокъ женѣ?..

Я поспѣшилъ остановить возникавшую ссору, но словоохотливость Йэкака пропала. Онъ угрюмо отодвинулся къ стѣнѣ и не только не хотѣлъ разсказывать больше, но не отвѣтилъ даже на мой вопросъ относительно вѣроятности пріѣзда на завтра вышеупомянутаго Коравія Кутылина изъ Крѣпости Собранія (такъ называютъ чукчи Нижне-Колымскъ). Я, впрочемъ, не сталъ настаивать на разспросахъ. Глаза мои слипались. Въ мозгу внезапно возникали смутные и неожиданные обрывки фразъ и образовъ, которые безцеремонно прерывали обычное теченіе моихъ мыслей, потомъ сами заволакивались туманомъ. Еще черезъ десять минутъ мы всѣ спали, какъ убитые, позабывъ Якунина и его погибшее войско.

Мнѣ, впрочемъ, снились письма и газеты, которыхъ я ожидалъ уже два мѣсяца. Митрофанъ съ полночи сталъ ворочаться и стонать. Быть можетъ, ому пригрезилось то самое податное ярмо, которое мѣшало ему завести соблазнявшее его оленье стадо.

Русскій чукча

— Слушай меня, Вэипъ! Я хочу говорить! У меня есть слова для васъ, таньги!.. — Я съ удивленіемъ посмотрѣлъ на говорившаго. То былъ Етынькэу, второй сынъ нашего хозяина Номгатли, парень совсѣмъ молодой, безусый и, къ тому же, не имѣвшій жены, которому вовсе не приличествовало обращаться въ такомъ тонѣ къ людямъ, сидѣвшимъ на почетномъ мѣстѣ въ шатрѣ его отца.

— Такъ не говорятъ съ гостями! — съ упрекомъ возразилъ Высокій Амулинъ, сѣдой старикъ, сидѣвшій рядомъ со мною, предупреждая мой отвѣтъ. Онъ былъ гостемъ, какъ и мы, и пріѣхалъ вслѣдъ за нами съ послѣдняго стойбища — съ единственною цѣлью лишній разъ напиться чаю, не видѣннаго въ этомъ околоткѣ уже около четырехъ мѣсяцевъ.

Къ Номгатлѣ мы заѣхали случайно по дорогѣ на большой бѣгъ, назначенный черезъ три дня у богатаго стадовладѣльца Экэвіи въ верховьяхъ рѣки Погиндена. Собаки наши устали и, наѣхавъ передъ вечеромъ на шатры Номгатли, стоявшіе при самой дорогѣ, мы рѣшили остановиться и отдохнуть до утра.

— Я хочу говорить! — упрямо повторялъ Етынькэу.

Онъ, видимо, былъ взволнованъ, и для того, чтобы имѣть болѣе простора, поднялся и, покинувъ свое мѣсто на оленьей шкурѣ, всталъ передъ дверью.

— Ну, что жъ, говори! — отвѣтилъ я. — Гдѣ твои слова? будемъ слушать!

— Не мои только слова, — счелъ нужнымъ сказать Етынькэу въ видѣ бѣглаго оправданія, — слова всѣхъ сосѣдей!.. Я скажу тебѣ, а ты передай ихъ ясачному начальнику[135].

— Ну, говори! — повторилъ я.

— Уберите отъ насъ Ольку! — разразился Етынькэу. — Уведите къ себѣ этого пса! Слышите!

— Что такое? — спросилъ я съ еще большимъ удивленіемъ.

— Я говорю, — продолжалъ Етынькэу, — не помня себя отъ гнѣва, — въ прошломъ году пролилась чукотская кровь, въ этомъ году прольется иная!..

— Ты что, обезумѣлъ? — спросилъ я, тоже разсердившись.

Етынькэу говорилъ о столкновеніи на Анюйской ярмаркѣ въ 1895 году, во время которой одинъ изъ чукчей былъ избитъ до смерти, и его угроза была слишкомъ прямого свойства, чтобы пропустить ее безъ вниманія.

— Довольно ему нашихъ парней обижать! — продолжалъ Етынькэу. — Насъ много! Вотъ соберемся и переломаемъ ему руки и ноги!..

— Ты слышишь, Номгатля? — обратился я къ хозяину, сидѣвшему напротивъ.

— Ничего не слышу! — отвѣчалъ хитрый старикъ. — Ты знаешь, я глухъ!

— Номгатля, дѣйствительно, былъ туговатъ на ухо, но Етынькэу кричалъ слишкомъ громко, чтобы можно было не разслышать его словъ.

— Ну такъ и я не слышу! — сказалъ я, — да и слушать не хочу!..

— Перестань кричать, Етынькэу! — сказалъ Высокій Амулинъ усовѣщевающимъ тономъ. — И правда, ты обезумѣлъ. Развѣ не можешь говорить тихо?

— Да въ чемъ дѣло? — спросилъ я, обращаясь къ старику.