Чудовище Южных Окраин - [13]

Она заметила, как я смотрю на нее, и уши мои предательски покраснели. А она засмеялась, как будто увидела нечто очень приятное, и погладила меня по голове.

6. СТИХИЙНОЕ БЕДСТВИЕ

Я проснулся раньше всех. Эти двое, конечно, дрыхли. Исангард развалился прямо на траве, положив под голову трухлявое бревно. Представляю, как это возмутило обитавших там козявок. Исангард умеет спать где угодно и сколько угодно. По-моему, он даже умеет отсыпаться впрок. Утреннее солнышко еще не забралось под куст, избранный моим другом-человеком в качестве резиденции. По Исангарду сновали какие-то жуки, но подобные мелочи не могли разбудить этого упрямца. Имлах прикорнула, завернувшись в его плащ. Во сне она трогательно посапывала.

Я назначил сам себя кухонным мужиком. Не гордый я и самоотверженный. И настроение у меня было приличное, насколько это возможно в таком гиблом месте. Болото осталось позади. После ловушки с шипами дорога пошла вверх и вывела нас на берег лесной речки. Симпатичная такая черная речушка в густо заросших берегах, вся покрытая пятнами кувшинок. Чем-то она очень напоминала ленивого обожравшегося удава.

Я аккуратно сложил дрова, приготовленные с вечера Исангардом, поджег их и повесил над огнем котелок. Утро занималось свежее, чудное, но я заранее видел уже, что к полудню начнется невыносимая жара. Если бы кто-нибудь поинтересовался моим самочувствием, то я сказал бы этому благодетелю, что не выношу такой влажности. Подобная температура воздуха для меня тьфу, но с влажностью здесь, на Южных Окраинах, просто форменный караул.

Вода закипела. Я заварил чай, разлил его по кружкам и пристроил их поближе к костру, чтобы не остывали, а в освободившемся котелке стал варить кашу. Каша — гадость, это вам любой Пустынный Кода скажет. То ли дело сочные листья какбатула, который растет в Певучих Песках. Что это такое — объяснять бесполезно, если вы не пробовали. Но когда очень хочется есть, то и каша пойдет, а с тех пор, как я связался с Исангардом, я постоянно хочу есть.

Я заметил, что чай в одной из чашек потихоньку перекипает, и отодвинул его подальше от костра. Невидимый в ярком утреннем свете огонь потрескивал и обдавал сухим жаром мои колени, когда я присаживался рядом на корточки. Река беззвучно струилась внизу, а синие стрекозы проносились надо мной, прекрасные и чуткие, как стрелы.

Я позвал громким шепотом:

— Исангард!

Он тут же проснулся, лениво похлопал ресницами и сел. Первым делом нашел глазами Имлах, а потом улыбнулся мне, приветливо и чуть-чуть виновато. За это я его моментально простил и сказал довольно грубо, чтобы он не воображал о себе лишнего:

— Иди умойся. Чучело.

Он легко встал, прошел мимо костра, сунул нос в котелок, где булькала, плавилась и неудержимо пригорала каша, а потом, как был, в одежде, рухнул с обрыва в воду. Я даже подскочил. Никогда не знаешь, чего от него ожидать через минуту. Имлах беспокойно зашевелилась под плащом. Из-под обрыва донесся его победный вопль. Так орут жители пустыни, когда большой толпой гонят на смерть врага. Я уже привык к его отвратительным манерам, которые он перенял у моих земляков за время пребывания в плену, но Имлах, кажется, перепугалась до смерти. Бедняжка забыла о всякой осторожности, и на меня обрушился поток ее бессвязных мыслей, и в каждой бился страх.

— Не бойся ты, — снисходительно произнес я вслух, чтобы до нее скорее дошло. — Мой друг пошел принять освежающую ванну. Надо же когда-то привести себя в порядок. Не все могут жить растрепами, знаешь ли.

А вид у нее действительно был жалкий. К утру все ее синяки как следует проявились, и девчонка приобрела сходство с пятнистой гиеной. Несчастная такая, всклокоченная гиенка с испуганными глазами.

Исангард вылез на берег, жутко довольный собой. Вода текла с него, как с водяного, с шеи свешивались склизкие водоросли — подцепил уже. Темные глаза сияли.

— А там, оказывается, ключи подводные бьют, — сообщил он и, заливая все вокруг, уселся возле костра прямо на землю. Он схватил голыми руками кружку с горячим чаем, обжегся, тихо охнул, но кружки не выронил. Исангард лучше руки себе сожжет, чем прольет чай. Морщась, он поставил ее обратно на траву и стремительно приложил ладонь к мокрой одежде.

— Ну и дурак, — шепнул я.

— Иди лучше окунись, — предложил он. — А мы с Имлах доварим кашу. — Он обернулся. — Имлах! Ты где? Имлах!

— Я здесь, — негромко отозвалась она неизвестно откуда. — Я… мох…

— Иди завтракать, мох, — сказал он, как ни в чем не бывало. Можно подумать, он встречает таких девиц ежедневно.

— Я некрасивая, — пропищала она жалобно. — Я нелюдь. Мне двести восемь лет.

— Дуреха ты, — сказал Исангард в пустоту очень ласково. Такое с ним редко случается. Обычно он ругается, как последний работорговец, если, помилуй Зират-Диннин, завтрак почему-либо задерживается.

Я не понял, откуда она появилась. Она просто встала с земли и сделала вид, что ничего особенного не произошло. Мало ли какие вещи по неосмотрительности случаются. Вот, нечаянно превратилась в мох.

Я сердито бросил ей ложку. «Кокетка противная», — подумал я. Она в ответ только посмотрела на меня умоляюще.