Чудо в пустыне - [8]

Превращая шкатулку смеха в оскал,

Такой же грубый, наглый и жесткий

Я уже не у одной искал!

Нет! больше с ключом я к вам не пристану!

В неделях мучений, как на приводном ремне машин,

Я сам, смешной и немного странный,

Этот ключик забросил в кровавые волны души.

«Мне маленький ангел, белый, как сахар, в ладонях…»

Мне маленький ангел, белый, как сахар, в ладонях

Принес много сонного розового песку.

Я забыл, что жизнь, изругавшись, как конюх,

Примет солнце сегодня, как кукуреку.

Мне хочется поднять тебя, нежно сердцевую,

Высоко на руки, вместе с дочкой-слезинкой твоей –

И с Лубянской площади, как молитву земную,

Небу показать тебя в веере огней.

Там трамвай проогнеет быстрыми цветами

И в волокнах ночи под кнутом ливня,

Грустно простоит тот другой я с глазами,

Из которых выпирают зрачков бивни.

У него за пазухой прячется вторник за понедельник,

Мысли, как гной, распирают кожу.

У меня нет Рождества, а только Сочельник,

Пылающий праздник с отмороженной рожей!

Пусть душа опустела и если в нее лютый

Плевок выкинут губы твои, родная,

Он будет годы лететь, а не минуты,

Туда, до дна.

Пусть смочены щеки рассолом огуречным,

Пусть я распят гвоздями дней, –

Я весь нежнею в секундном и в вечном,

И мгла проростает бутонами фонарей.

«Восклицательные знаки тополей обезлистели на строке бульвара…»

Восклицательные знаки тополей обезлистели на строке бульвара,

Флаги заплясали с ветерком.

И под глазом у этой проститутки старой

Наверное демон задел лиловым крылом.

Из кофейни Грека, как из огненного барабана,

Вылетает дробь смешка и как арфа платья извив;

И шопот признанья, как струпья с засохшей раны,

Слетает с болячки любви.

И в эту пепельницу доогневших окурков

Упал я сегодня увязнуть в гул,

Потому что город, что-то пробуркав,

Небрежным пальцем меня, как пепел стряхнул.

С лицом чьих-то взглядов мокрых

Истертым, как старый, гладкий пятак,

Гляжу, как зубами фонарей ласкает кинематограф

И длинным рельсом плошадь завязывает башмак.

И в шершавой ночи неприлично-влажной,

Огромная луна, как яйцо…

И десяткой чей-то бумажник

Заставил покраснеть проститучье лицо.

Если луч луны только шприц разврата глухого

Введенный прямо в душу кому-то, –

Я, глядящий, как зима надела на кусты чехлы белые снова,

Словно пальцы, ломаю минуты!..

«В обвязанной веревкой переулков столице…»

В обвязанной веревкой переулков столице,

В столице, покрытой серой оберткой снегов,

Копошатся ночные лица

Над триллионом шагов.

На страницах улицы, переплетенной в каменные зданья,

Где как названья золотели буквы окна,

Вы тихо расслышали смешное рыданье

Мутной души, просветлевшей до дна.

Не верила ни словам, ни моему метроному – сердцу,

Этой скомканной белке, отданной колесу…

– Не верится?!

В хрупкой раковине женщины всего шума радости не унесу!

Конечно нелепо, что песчаные отмели

Вашей души встормошил ураган,

Который нечаянно, случайно подняли

Заморозки северных, чужих стран.

Июльская женщина, одетая январкой!

На вашем лице монограммой глаза блестят…

Пусть подъезд нам будет триумфальной аркой

А звоном колоколов зазвеневший взгляд!

Как колибри вспорхнул в темноте огонек папиросы,

После января перед июлем нужна вера в май!

…Бессильно обвисло острие вопроса…

Прощай!

«Говорите, что любите? Что хочется близко…»

Говорите, что любите? Что хочется близко.

Вкрадчиво близко, около быть?

Что город сердце ваше истискав,

Успел ноги ему перебить?!.

И потому и мне надо

На это около ответить нежно, по хорошему?..

А сами то уже третью неделю кряду

По ковру моего покоя бродите стоптанными калошами!

Неужели ж и мне, в огромных заплатах зевоты,

Опят мокробульварьем бродить, когда как сжатый кулак голова?

Когда белый паук зимы шозаплел тенета

Между деревьями и ловит в них переулков слова?!..

Неужели ж и мне карточный домик

Любви строить заново из замусленных дней,

И вами наполняться, как ваты комик

Набухает, водою полнея?!.

И мне считать минуты, говоря, что оне проклятые,

Потому что встали оне между нас?..

А если я не хочу быть ватою?

Если вся душа, как раскрытый глаз?

И в окно, испачканный злобой, как мундштук никотином липким,

Истрепанный, как на учебниках переплет,

Одиноко смотрю, как в звездных строках ошибки

…Простите: «Полюбите!» Нависли крышей,

С крыш по водостокам точите ручьи,

А я над вашим грезным замком вышу и вышу

Как небо тяжелые шаги мои.

Смотрите: чувств так мало что они, как на полке

Опустеющей книги, покосились сейчас!

Хотите, чтобы, как тонкий платок из лилового шелка

Я к заплаканной душе моей поднес бы вас?!.

«Не может выбиться…»

Не может выбиться

Тонущая лунная баба из глубокого вздоха облаков.

На железной вывеске трясется белорыбица

Под звонкую рябь полицейских свистков.

Зеленый прибой бульвара о рыжий мол Страстного

Разбился, омыв каменные крути церквей.

И здесь луна утонула. Это пузырьки из ее рта больного

– Булькающие круги фонарей.

На рессорах ветра улыбаться бросить

Ржавому ржанью извощичьих кляч.

Крест колоколен строг, как проседь,

Крестом колоколен перекрестится плач!

И потекут восторженники, как малые дети,

Неправедных в рай за волосы тянуть.

Мое сердце попало в реберные сети

И ушлое счастье обронило путь.

Но во взметы ночи, в сумеречные шишки,

В распустившиеся бутоны золотых куполов,

Мысли, летите, как мошки, бегите как мышки,