Чудесные занятия - [126]

– Когда они принимались?..

– Да, когда они снова принимались, и не было в этом ничего плохого или неприятного.

– Вас когда-нибудь задерживали за это? – спросил Лучо, медленно опуская чашку, стремясь попасть прямо в центр блюдечка. Ну что ты к ней пристал, че?..

– Нет, никогда, наоборот… Бывало другое. Я вам уже говорила: некоторые думают, что я это делаю намеренно, и сами начинают то же, как вы. Или же приходят в негодование, как женщины, и приходится выбегать из магазина или из кафе, выходить на первой же остановке.

– Не плачь, – сказал Лучо. – Слезами горю не поможешь.

– Я не хочу плакать, – сказала Дина, – но я никогда и ни с кем не могла поговорить так после… Никто мне не верит, никто не может поверить. Даже вы мне не верите. Просто вы добрый и не хотите причинить мне зла.

– Сейчас я тебе верю, – сказал Лучо. – Две минуты тому назад я был как другие. Ты, пожалуй, должна бы смеяться, а не плакать.

– Вот видите, – произнесла Дина, закрыв глаза, – вот видите: все – бесполезно. Даже вы, хотя и говорите, что верите мне. Это полнейшее безумие.

– Ты обращалась к врачам?

– Да. Одно и то же: транквилизаторы, смена климата. Это самообман – лишь на несколько дней. Начинаешь думать, что…

– Да, – сказал Лучо, протягивая ей сигарету. – Постой-ка, а ну-ка, как они себя поведут?

Дина взяла сигарету большим и указательным пальцами, а безымянный и мизинец сделали одновременно попытку переплестись с пальцами Лучо, а он, пристально глядя, протягивал ей свою руку. Освободившись от сигареты, все его пять пальцев скользнули по маленькой смуглой руке, почти что обхватили ее и медленно принялись ее ласкать, а затем ручонка выскользнула и, охваченная дрожью, оказалась на свободе; сигарета упала прямо в чашку. Внезапно Дина закрыла лицо руками и, наклонившись над столом, согнулась в приступе икоты, похожей на рвоту или рыдание.

– Пожалуйста, – сказал Лучо, подняв голову, – пожалуйста, не надо. Не надо плакать, это так глупо.

– Я и не хочу плакать, – вымолвила Дина. – Я не должна была бы плакать, наоборот, но вот видишь.

– Выпей, тебе станет лучше, он горячий, а себе я сделаю другой, подожди, я вымою чашку.

– Нет, позволь мне.

Они поднялись одновременно и оказались у края стола. Лучо поставил грязную чашку назад – на скатерть; у обоих руки, как плети, безвольно висели вдоль тела и лишь губы слегка касались друг друга. Лучо окинул взглядом лицо Дины: закрытые глаза и бегущие по щекам слезы.

– Может быть, – пробормотал Лучо, – может быть, именно этим мы и должны заняться, это единственное, что в наших силах, а тогда…

– Нет, не надо, пожалуйста, – сказала Дина, не шевелясь и не открывая глаз. – Ты не знаешь, что… Нет, лучше – не надо, лучше – не надо.

Лучо обнял ее за плечи, медленно привлек к себе и почувствовал на своих губах ее близкое дыхание, горячее, пахнущее кофе и смуглой кожей. Он крепко поцеловал ее прямо в губы, стремясь слиться с ней, прикоснуться к ее зубам и языку; тело Дины в его объятиях расслабилось. Всего сорок минут назад ее рука принялась ласкать его руку на поручне в вагоне метро, сорок минут назад ее маленькая черная перчатка гарцевала на его коричневой перчатке. Ее сопротивление едва ощущалось, а вновь повторенный отказ воспринимался как некое предупреждение, но все в ней уступало, уступало в обоих, сейчас же ее пальцы медленно скользили по спине Лучо, ее волосы щекотали ему глаза, и ее тело источало неизъяснимый аромат, в котором не осталось и следа от предупреждения; вот их тела – на синеве покрывала: повинуясь приказаниям, послушные пальцы искали застежку, срывали одежду, ласкали кожу, бедра; руки смыкались, как губы и колени, а сейчас друг к другу прильнули и тела, а затем – неясный шепот мольбы, напор, сминающий сопротивление, откат назад и мгновенное движение вперед, чтобы горячая пенистая волна, зародившаяся вначале у слияния их губ, захлестнула потом их руки, пальцы, плоть, сметая все на своем пути, соединила их в одно целое, бросая в горнило любовной игры. Когда они закурили в темноте (Лучо хотел потушить торшер, но тот с грохотом рухнул на пол, раздался звон разбитого стекла), Дина испуганно приподнялась; не соглашаясь сидеть в потемках, она предложила зажечь хотя бы свечу и спуститься купить новую лампочку, но он снова обнял ее в темноте, и теперь они курили, успевая обменяться взглядами при каждой затяжке, и целовались вновь, за окном упрямо шел дождь. Обнаженные и расслабленные, они лежали в жаркой комнате, прикасаясь друг к другу руками, бедрами и волосами, и осыпали друг друга бесконечными ласками, влажные и частые касания заменяли им в темноте зрение; тела источали аромат, а губы счастливо бормотали что-то односложное и неразборчивое. В какой-то момент, возможно, вновь возникнут вопросы, но сейчас они, уже однажды изгнанные, затаились в темных углах, под кроватью, и когда Лучо хотел что-то спросить, ее влажное тело накрыло его, а мягкие укусы и поцелуи заставили замолчать; и только много позже, когда раскурили по новой сигарете, сказала ему, что живет одна, что никто долго у нее не задерживается, что все бесполезно, что нужно зажечь свет, что с работы – домой, что ее никогда не любили, что существует вот эта болезнь, что все, по сути, ее не волнует или же, наоборот, все волнует настолько, что нет слов это выразить, а может быть, все это не продлится больше одной ночи, и можно было бы обойтись без объяснений, у поручня метро едва зародилось что-то, но прежде всего нужно зажечь свет. – Где-то есть свечка, – монотонно твердила Дина, отвергая его ласки. – Купить лампочку – уже поздно. Позволь мне ее поискать, она должна быть в каком-нибудь ящике. Дай мне спички.