Что дальше делать? Смотрит собака на лодку, на мальчика, зовет с собой домой. Да как доберешься? На спину к Цезарю сесть? Нельзя, – мальчик ведь потяжелей собаки.
И придумал Игорь, – беда всему научит. Вырвал из записной книжки страничку и написал крупными буквами письмо садовнику:
«Шер Жибер! Совэ муа, силь ву пле. Же сюи сюр лиль!»[6]
Показал собаке записку, показал ей на берег и привязал записку над головой пуделя к ошейнику.
– Ступай, ступай в воду! Беги к Жиберу и отдай ему записку…
Пудель понял, взвизгнул, лизнул снова Игоря в губы – не бойся, мол, все исполню – и в воду, только брызги веером полетели. Доплыл, встряхнулся и исчез в парке.
Старый бельгиец-садовник сначала не понял, в чем дело. Прибежала его собака мокрая, головой в ноги тычется. Увидал он записку, развернул… Буквы корявые, почерк детский… Подписи нет. Какой остров? Кого спасти?.. Пожал плечами и бросил записку в смородину.
Но пудель на этом не успокоился. Тянет Жибера за фартук к пруду… Испугался садовник – ах, Боже мой, не случилось ли с Игорем беды, собака ведь мокрая… Побежал к пруду за собакой, за ним Настя переваливается, руками всплескивает.
Ах, как Игорь обрадовался…
– Mosieur Жибер, перевезите меня домой, пожалуйста!
– Да как ты на остров попал?
– Не знаю. Сел в лодку. Лодка меня и привезла… а потом уплыла… Как ее теперь достать?
Ну, садовник не глупей пуделя был. Достал из-за кустов вертушку с бечевкой, которой он грядки выравнивал, привязал к веревке камень, бросил в лодку – как раз под скамейку угодил – и притянул лодку осторожно к берегу. Потом уж дело пустое: сел в лодку с пуделем, в три взмаха догреб до острова и доставил Игоря-Робинзона на берег, прямо к калитке парка.
По дороге пожурил, конечно: зачем в лодку сел без спроса? А если б в воду упал?
– Ничего, monsieur Жибер. Цезарь бы меня вытащил. Но ведь я же не упал!
Поговори-ка после этого с мальчиком…
Побежал Игорь в дом. Слава Богу, еще никто не вернулся. Сел за стол и стал из картона большую золотую медаль для пуделя мастерить.
Надпись придумал такую:
«Пуделю Цезарю за спасение погибающего мальчика, который самовольно застрял на острове.
Детский Спасательный Комитет».
Хорошо в тихом парке, на шумном птичьем дворе, у бирюзово-зеленого пруда, но на чердаке еще веселее…
После прежних хозяев-французов, у которых Альфонс Павлович усадьбу купил, во всех чердачных углах кунсткамера[7] осталась. Игорь не раз подымался по узкой лесенке тихонько-тихонько, чтоб ступеньки не скрипели. А то сейчас же снизу экономка одернет:
– Игорь! Опять на чердак? Ступай, ступай вниз. Старьевщик какой, скажите пожалуйста. Опять в пыли перемажешься да всякой рухлядью переднюю заставишь. Игорь! Сто раз тебе повторять надо?
И совсем не сто раз, а всего два-три раза крикнет, и Игорь покорно спускается вниз, медленно отсчитывая ступеньку за ступенькой, авось забудет, и он вернется. Как же! Уж если взрослый к маленькому пристанет, всегда на своем настоит.
Однажды Игорю повезло. Все взрослое население ушло в парк лесную землянику собирать. Пусть собирают. У мальчика свои потайные места были: возле грота с плющом, под старым валежником, на пригретой солнцем поляне столько этой земляники уродилось, что и корова ела, и Игорь ел, и гуси клевали, а она все росла да росла. Одни только люди кругом ходили, в колючей ежевике путались, а до ягодного места так и не добрались.
Ушли все. Игорь кухаркин фартук надел, ватрушку в рот – и на чердак. Самый темный и низкий угол под скатом крыши давно его занимал: туда, как в дебри Центральной Африки, никто еще не забирался. Но мальчик, худой и извилистый мальчик, вроде угря, – всюду проскользнет.
Отодвинул он в сторону детскую ванночку, отбросил ногой книжный хлам – пыль так столбом и взвилась, – храбро разогнал ржавыми граблями пауков, пролез дальше. Перевалил через грязный чемодан, выбросил из него огромные овечьи ножницы, присел на корточки за ящиком с подъеденными молью седлами и стал всматриваться. В темноте, известно, только кошки хорошо видят. Но у Игоря свой секрет был: если в темном углу крепко зажмурить глаза, а потом сразу раскрыть и, не мигая, смотреть перед собой, – не хуже кошки всё увидишь.
Недаром папа про Игоря говорил, что он врожденный археолог. Вот тебе и археолог… Мальчик от радости подпрыгнул, стукнулся головой о черепицу, хотел было пощупать сквозь волосы, нет ли шишки, но не до того было…
Клад! В углу, среди торчавших со всех сторон пустых бутылок, грудой были навалены… игрушки. Старые, поломанные – не все ли равно… Разве клад бывает когда-нибудь новый?
Паяц со сломанной ногой, кукольная коляска без одного колеса, дырявый пестрый мяч, лавка с весами и полочками, кукольный сервиз – целое приданое, резиновый больной слон, обвязанный поперек живота детским чулком… О! Кегли – лото – китайский фонарик… Кукольная плита. Что в ней тарахтит? Стеклянные шарики!.. И еще, и еще… Если опись составить, метра в два выйдет.
Вылез Игорь на свет, отдышался, расчихался, пыль по лицу размазал и стал свой клад в кучу перед чердачным люком складывать.
А потом, как был в кухаркином фартуке, по бежал с лестницы в парк маму разыскивать. Уж она позволит, ей-Богу, позволит…
