Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего - [128]

Однако травля «Давидоса» началась отнюдь не с оговорки Лунгиной — это главное. Я вообще изумляюсь тому, что Лиля Лунгина не перепутала всего на свете. Ведь эта, пусть и незаурядная женщина, но не актриса, не ведущая, не профессиональная чтица из вечера в вечер, сидя перед телекамерой, рассказывала о своей повседневной жизни при советской власти. Говорила без всяких шпаргалок, без подсказок, без наводящих вопросов.

Стоит ли вспоминать о ее единственной оговорке?

Однако вернусь к встречам с Заславским и, стало быть, к тому, что он удивлял меня своим полным пренебрежением к быту, к собственному благополучию и вообще к собственной персоне. Что-то подсказывало мне, что «Давидос» принадлежит к такому типу интеллигентов, о которых я знала только понаслышке. Он был явно не похож ни на так называемых прогрессистов-интеллектуалов 1960-х годов в СССР, ни на старых интеллигентов типа моих родителей и их знакомых.

Заславский, видимо, принадлежал к той дореволюционной интеллигенции, которая превыше всего ставила народное благо: «ходила в народ», несла ему свои знания и свои убеждения.

Как известно из литературы, часть этой интеллигенции ратовала за насильственное свержение царизма — часть за более-менее мирный путь развития России. Но были у этих людей и общие черты — жертвенность, презрение к благам и привилегиям, желание опроститься, быть, как все униженные и оскорбленные.

Старорежимная интеллигенция типа моих родителей с величайшим уважением относилась к такому типу интеллигентов — борцов с царским режимом, считала их идеалистами, идейными.

Вот таким идеалистом, идейным бессребреником был, по-моему, Давид Заславский.

Более того, сама Наталья Сергеевна, которая, несмотря на свой высокий пост, весь век прожила в коммуналке на Арбате, тоже принадлежала к числу идеалистов — так же как и неизвестная мне Галина Архангельская, покинувшая «Давидоса» ради искалеченного Ляндреса… Жизненные блага не прельщали этих людей — но в то же время прекраснодушие и бескорыстие не спасли идеалистов от службы у тиранов, от сталинизма. Вот и разберись в судьбах человеков ХХ века в России!

Из брошюры Виктора Жука я узнала, что молодой Заславский был видным социал-демократом, меньшевиком, участвовал даже в знаменитом Лондонском съезде российских социал-демократов — в том самом съезде, на котором революционеры раскололись на большевиков и меньшевиков. Узнала также, что «Давидоса» преследовало царское правительство, что он неоднократно сидел в тюрьмах и в то же самое время был мишенью для грубых нападок Ленина.

Естественно, что в первые годы революции 1917 года Давид Осипович оказался в опале. Его опять арестовали, на сей раз по распоряжению Дзержинского. Кстати, «Давидос» попал тогда в одну камеру с писателем Пришвиным. К счастью, обоих вскоре выпустили.

Годы Гражданской войны Заславский кое-как пересидел на Украине, но не решился эмигрировать — понимал, что как эмигранта его ничего хорошего не ждет. Ну а в годы НЭПа он покаялся. Многие тогда каялись. Не берусь судить, были эти покаяния искренними или вынужденными. Но, как показали дальнейшие события — террор 1937–1939 годов, — каяться все же не стоило. Однако кто кинет камень?

«Давидосу» покаяние помогло: он начал печататься. А после смерти Ильича его пригрела в «Правде» сестра Ленина «Маняша», Мария Ильинична Ульянова.

По рассказам В. Жука, она сказала Давиду Осиповичу, что Ленин ценил его как журналиста. Вот и разберись с этими несгибаемыми революционерами, борцами за счастье человечества!

Не могу не процитировать и помещенного в брошюре В. Жука отрывка из «покаяния» Заславского:

«Письмом в редакцию киевского „Коммуниста“, — писал Заславский, — я признал свои ошибки. Я отказался от политической деятельности. „Правда“ отметила тогда мою „гражданскую смерть“. В качестве гражданского покойника я лежал смирно, не шевелясь, но уже тогда в глубине души я допускал, что в политике бывает и воскрешение из мертвых. Я признал свои ошибки, это не значило, что я тогда же признал правду Коммунистической партии…»

Однако хватит цитировать «смирного покойника» и залезать в дебри давно минувших дней.

Несомненно, что и в 1920-х, и в начале 1930-х, и в эпоху Большого террора Заславского спасало только то, что он, не будучи политическим тяжеловесом, оказался нужным Сталину как отличный газетчик. Замечу при этом, что при Ленине умели писать и политики — начиная с самих Ленина и Троцкого, кончая Бухариным и Радеком.

Насчет Ленина утверждаю это не с чужих слов. Как добросовестная студентка ИФЛИ, я прочла и законспектировала несколько его работ и с полным правом свидетельствую: они были на уровне… Хотя и далеко не такие блестящие, как статьи Маркса и его друга Энгельса.

При Сталине положение коренным образом изменилось. Политики типа Жданова или Щербакова могли только браниться. Сам Сталин и его подручный Емельян Ярославский в своем «шедевре» — «Кратком курсе» — изъяснялись на немыслимом партийном волапюке, смеси ругательств и проклятий с бюрократическими штампами…

А теперь перейдем к списку грехов Д. Заславского. И тут я опять же опираюсь на брошюру Виктора Жука, хотя многие из этих «грехов» были совершены на моих глазах.