Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего - [106]

Ажаев явно испытывал чувство вины за «Далеко от Москвы», раскаивался в том, что предал своих товарищей, узников ГУЛАГа, да и самого себя. Об этом свидетельствует уже исповедальная повесть «Вагон», в которой лирический герой рассказывает жене, как в тюремном вагоне везут на каторгу новый контингент зэков — политических и уголовников (вперемежку) и как «политические» ни в чем не повинные граждане Страны Советов, постепенно прозревают.

Я начала читать «Вагон» в интернете, спустя полвека после его написания, а главное — после того как уже прочла великих своих современников Солженицына и Шаламова, да и после того как ознакомилась с другими воспоминаниями о тех страшных годах и событиях, в том числе с рассказом о вагоне в книге Евг. Гинзбург «Крутой маршрут»…

Все равно ажаевский «Вагон» поразил меня своей искренностью и тем, что Ажаев, как никто другой, уловил растерянность и недоумение людей, репрессированных за преступления, которых они не совершали. Недаром «Вагон» отказался печатать в 1960-е журнал «Дружба народов».

Ну а Симонов? Он тоже раскаялся? Тоже почувствовал угрызения совести?

Ведь ему это сделать было легче: мог сказать, мол, я понимал, что другой возможности опубликовать роман не существовало; надо было переписать его заново. А мне так хотелось помочь бедняге товарищу — и заодно, каюсь, напечатать в своем журнале произведение, столь востребованное «наверху», — произведение об ударном труде в далекой тайге. Да еще о строительстве в годы войны. Тем более что Ажаев, в отличие от многих других авторов, знал об этом не понаслышке — его материал был из первых рук, а не высосан из пальца писателем, сидевшим в своей московской квартире или на казенной даче в Переделкине… Словом, братья по перу и по партии, я виноват! Черт попутал! Простите меня, грешного…

На худой конец Симонов мог сказать, как сказал много позже незабвенный наш Черномырдин: «Хотели, как лучше, а получилось, как всегда».

Однако подобных монологов Симонов, увы, не произнес. Каяться не пожелал. Продолжал и дальше в своей манере юлить и оправдываться, наводить тень на плетень. Может, понимал, что каяться надо не только и не столько за ту ложь, что присутствовала в романе бывшего зэка «Далеко от Москвы», но и за неправду всех ста томов его партийных, просталинских книжек…

В предисловии к книге ажаевских сочинений, где был напечатан «Вагон», Симонов вообще сваливает вину за фальсификацию на одного только автора. Будто бы перед тем, как готовить к печати роман «Далеко от Москвы», он задавался вопросом: «А зачем Ажаев писал свой роман, зная, что он не напишет о заключенных всей правды, о которой все равно сказать не может? Я бы так ответил: „Очевидно, Ажаев испытывал глубокую внутреннюю потребность в той или иной форме написать о том, чему он был участником и свидетелем, о людях, которые тогда, в военные годы, построив этот нефтепровод, совершили, казалось бы, невозможное. В этой книге он и о заключенных написал как о свободных людях… И сделал это вполне сознательно, желая своим романом поставить памятник их усилиям и мужеству, их преданности Родине“».

Вот, оказывается, в чем дело: Ажаев хотел прославить «преданность Родине» энкавэдэшных узников, а заодно и самих негодяев-энкавэдэшников!

А позже Симонов вообще сделал вид, будто он и его команда всего лишь редактировали сырую рукопись начинающего писателя, так сказать, приводили ее в божеский вид.

Вот, что Симонов написал в 1968 году: дескать он (Симонов. — Л. Ч.) беспокоился: «…пойдет ли он (автор Ажаев) на такую обширную работу над ней (рукописью)»?

Автор «пошел», оказался «…очень восприимчивым ко всем тем дружеским советам, которые могли помочь ему сделать свой роман более цельным (!), строгим (!) и стройным (!)».

Словом, все дело в стилистике! Молодой писатель не совладал с материалом сам. Он, Симонов, и другие мастера словесности всего лишь помогли ему превратить Савла в Павла.

* * *

Ажаев давно забыт. Симонов до сих пор в большом почете.

О фальшивомонетчиках-переводчиках

Если память мне не изменяет, то «социализм в одной стране», или «реальный» социализм, он же «развитой», был построен уже в 1930-е, а после Отечественной войны его только улучшали и совершенствовали.

Одновременно с социализмом существовал и «союз нерушимый республик свободных», которых сплотила «великая Русь».

Что это значит? Это значит, что Русь, то есть Москва, то есть Кремль, сплотил, то есть управлял пятнадцатью союзными республиками, плюс 20 округов. Причем, граждане этих республик, что союзных, что автономных, говорили на своих особых языках. А в Москве, то есть в Кремле, во времена поздней сталинщины и зрелой Брежневщины и русский-то знали с грехом пополам.

Как же ими управлять?

Конечно, русский язык в республиках изучали и распоряжения-команды из Кремля могли выполнять, да и москвичей им все время подкидывали.

Но разве дело только в распоряжениях и командах?

Ведь реальный социализм, а также дружбу народов надо было денно и нощно укреплять, совершенствовать и, выражаясь по-буржуазному, холить и лелеять.

А для этого существовала идеология. Эта матушка идеология, насколько я понимаю, была нужна не только при реальном социализме, но и при всех, я извиняюсь, формациях — что при капитализме, что при феодализме. Особенно она необходима, если в стране плохо с продовольствием.