Чудеса происходят вовремя - [21]

Тем временем через забор на улицу перескочили две фигуры. И по тому, как они появились, и по тому, как крались вдоль забора, Филипп заключил, что эти люди имеют самое непосредственное отношение к Георгису Дондопулосу, а когда они приблизились к электрическому столбу, Филипп убедился, что его предположение оправдывается.

Обычно, когда Филипп видел Лингоса или Ибрагима, он испытывал отвращение, стыд и, пожалуй, страх. Так бывало  д н е м. Однако сейчас, ночью, он не испытал ничего подобного. Появление двух громил — скотов и продажных шкур, как он их называл, — ничего не опровергало, напротив, подтверждало его ожидания. «Правильно! — сказал он все с той же неизъяснимой радостью.— Так и надо! Плеткой их, плеткой! Дондопулоса, Аргиропулоса, Трифонопулоса, Тасиса, ну и, конечно, Агисилаоса, всех, всех.,.» И, называя их одного за другим, Филипп представлял себе не каждого в отдельности, а всех вместе, словно они были одним клубком, все, начиная с Лингоса и Ибрагима и кончая... «Скоты! — пробормотал он, сжимая кулаки. — Скоты! Я вам покажу!.. — Филипп все еще смотрел в окошко, и, хотя на улице никого уже не было, он обращался туда, как будто там, под окном, собрались все те, кому он адресовал свою речь. — Имейте в виду... Все вы считаете, что моя песенка спета. Ошибаетесь, я не банкрот!  Н и к т о  и з  в а с не знает, кто я на самом деле... Никто из вас, — произнес он с особым ударением, — не нашел бы в себе сил, душевной энергии, жизнеспособности, назовите это как угодно, вытерпеть все, что вытерпел я, хотя бы только  в з г л я н у т ь  с высоты на обрыв, по которому я скатился. Случись это с кем-нибудь из вас, вы были бы уже сломлены. Вы покончили бы жизнь самоубийством или любыми средствами, вопя о помощи, попытались бы остановить свое невыносимое стремительное падение и угасли бы, как гаснет в воздухе ракета, прежде чем шлепнуться на дно пропасти. Вы прекратили бы свое физическое существование, вас просто-напросто не было бы на свете! А я существую, я выдержал все, я все вытерпел, вернее, заставил себя вытерпеть, потому что предчувствовал, что все это неизбежно, все это должно было произойти именно так, как произошло, потому что только благодаря этому я стал тем,  к т о  я  е с т ь  с е й ч а с. Вы это почувствуете, вы это поймете сами... Среди подлецов сильнее всех тот, кто  з н а е т,  ч т о  о н  п о д л е ц, нет, не то, он  н е  з н а е т, он познал так много, что теперь уже  н е   з н а е т  ничего, ничего не желает знать, и именно это составляет его чистую, выкристаллизировавшуюся сущность...»

Теперь Филипп не чувствовал радости. (Какая тут радость? И вообще — что такое радость? Зачем оно, это недолговечное удовольствие, за которым всегда следует новое огорчение?) Никаких эмоций Филипп не испытывал. Зато он ощущал в себе прилив сил, переполнявших все его существо. «Так держать!» — произнес он, словно отдавал себе приказ и намечал нужное направление.

Он поднялся на второй этаж. Из каморки старухи доносился храп. «Прекрасно! Прекрасно!» И твердым стремительным шагом Филипп направился в глубь коридора. Он резко рванул дверь — будь она заперта, он наверняка взломал бы ее.

Он вошел и включил свет. Кровать Анеты была пуста, одеяло откинуто, подушки и простыня смяты. Присутствие Анеты ощущалось во всем, но где же сама Анета?

Филипп ринулся к кровати и пощупал простыни — они были еще теплыми. Заглянул под кровать, распахнул шкаф. Потом стремглав выбежал из комнаты и со всего размаху хлопнул дверью. Пусть все рушится! Он в прах разнесет весь дом!

И тут он увидел полоску света, льющегося из неплотно прикрытой двери его кабинета. «Пришла с повинной, — догадался Филипп, — думает, что опять обойдется, я стану говорить, а она — слушать, а потом заговорит она, и все будет, как ей хочется. Ну нет, голубушка, этому не бывать! Довольно разговоров! И незачем возвращаться к тому, что  п р о и з о ш л о! Что было, того уже нет, есть только то, что  п р о и с х о д и т  сейчас. Или я, или ты! — сквозь зубы прошипел Филипп, — я или ты!» — и устремился вперед.

* * *

Анета плакала. Видно, она плакала и раньше — лицо мокро от слез, веки красные и припухшие. Золотое море волос, сияющее и горячее, ниспадало на плечи, а плечи, точно две лодочки, ставшие добычей бури, то показывались на поверхности, то вновь ныряли в пучину волн. Сколько раз настигала Филиппа такая буря? Сколько раз, потеряв силы, тонул он в этой морской пучине? «Нет, сейчас ты меня не потопишь! — сказал себе Филипп и твердой поступью прошел в кабинет. Он приблизился к Анете и неприступной скалой навис над ее головой. Об эту скалу суждено было разбиться несчастным лодочкам, и, чувствуя опасность, Анета предприняла попытку удержаться от крушения.

— Филипп, — сказала она, не поднимая глаз. — Не надо ничего говорить. Представь себе самое худшее: это правда.

Голос ее дрожал, в нем слышалось рыдание, ничего подобного раньше не бывало. «Нет, нет! Никаких сравнений! — одернул себя Филипп. — Начнешь сравнивать, и все погибло. Ни в коем случае не отклоняться от своего!»

— Не тревожьтесь, мадам, я не собираюсь ничего говорить!