Чудеса несвятой Магдалины - [5]

Вот оно что! Детей дают тому, кто старается быть хорошим, раскаивается в ошибках и терпит. Поэтому так уважают матерей, говорят, что «мама» — это слово святое. Если женщина смогла вытерпеть и не очень испугаться — ей дают малыша. А девочка, если честно, вела себя не очень прилично, поэтому ребенок страшненький, черный и крошечный — на все ее дрянное терпение.

Если бы она не пикнула, был бы красивенький, белый и в кружевах. Но она же не знала! Если б ей сказали, что это надо для ребенка, то, конечно, она постаралась бы — вела бы себя тише воды, ниже травы… В ней шевельнулся кусочек обиды на маму за то, что не предупредила: ведь мама уж точно знала… Но тут же поняла: если предупредить, каждый будет терпеть, в этом и смысл — в испытании. И успокоилась.

— Умер? — спросила сонная лохматая тетка в махровом халате, заглядывая из коридора.

Девочка прислушалась. Пригляделась. Малыш лежал тихо-тихо. Тетка с брезгливостью и любопытством смотрела в грязный таз.

— Все в порядке, сдох, — подтвердила она.

Малыш не шевелился, молчал.

И вдруг скребнули ноготки, еле слышно.

— Живой, — прошептала мать будущей Магдалины.

— Все у нас через задницу, — зевнула тетка, — ничего не умеют. Не смотри на него — привыкнешь.

Привыкнешь! Разве к такому можно привыкнуть? Она — мама. Это — настоящий малыш.

— Да что ж ты сидишь здесь, блудня! Иди уже спать. — Медсестра ухватилась за таз. Девочка потянула его к себе. Старуха зорко глянула на нее, повела бородой, сказала ласково: — Я только помою.

— Я сама.

— Ты же пока не умеешь. Тебе спать надо, иди, я все сделаю.

Девочка неуверенно разжала пальцы.

Она побрела, придерживая руками тряпочный хвост, все сильнее чувствуя усталость, к «своей» кровати в углу коридора.

Много-много дверей, за ними все спят, и в другом корпусе спят — не светятся окна, и город весь спит, и где-то дома — далеко — спят папа с мамой, только она не спит, а глаза-то закрылись. Тихо, потрескивают длинные коридорные лампы. Да еле слышны вдалеке голоса врача, медсестры, шум воды и лязганье таза.

Девочка провалилась, засыпая, в сетку железной кровати, не замечая ни застиранных кровавых пятен, ни дыр на белье. И уже за границей сна вдруг отчетливо вспомнила: именно этот таз с большими написанными краской буквами «ГО» именно эта сестра пронесла мимо нее перед тем, как девочке сделали клизму. И плеснула из него в унитаз!

Но ведь в больницах не убивают детей, их лечат. А главное — она жива и у нее теперь есть свой малыш.

— Как бы не так! — сказала мама. — Как бы не так!

Она сидела на кровати напротив и уверяла, что никакого ребенка нет и не будет. Но ребенок был — он лежал ночью в тазу и шевелил пальцами, точно.

И вот мама говорит, что никакого младенца нет, а если дочь настаивает на обратном, то и дочери у нее нет.

— Как это? — девочка осмотрела себя в изумлении. — Как это: меня нет?

— Ты есть. Но, если будешь кобениться, ты мне не дочь.

Получалось: если девочка не откажется от своего ребенка, ее мама откажется от своего ребенка. Непонятная формула.

— Тем более тебя никто и не спросит. Не твоего ума дело. Вылечишься, мы заберем тебя из больницы, и все забудут об этой истории. — Мамин голос неожиданно потеплел.

— Как это? — тупо переспросила девочка.

— В кого же ты такая идиотка?! Кудахчешь как курица.

— Но это мой ребенок, — сказала девочка упрямо — так, как дети говорят: моя машинка, моя кукла. — Мой.

— Ты, я смотрю, оборзела вконец. Много думаешь о себе.

Это правда, девочка много о себе думала. И думала не без гордости: она — мама! Вот здорово. Ковыляла со взрослыми по утрам на уколы, зажимая между ног полуметровый рулон из тряпки в пятнах прокипяченной чужой крови. В очереди перед процедурной слушала взрослые разговоры и смех. Там постоянно материли мужчин и обещали по возвращении домой «оборвать все к такой-то матери» любовникам и мужьям.

— Им — баловство, а нам полжизни с соплями возиться.

— Да какое там — всю жизнь!

— Сволочи!

— Сволочи.

Любовников называли красивым словом, которое девочка никак не могла запомнить: что-то похожее на «сизари», но на букву «ё». Слова на эту букву преобладали в речи женщин. А мужей они называли скучнее и проще: «мой». Зато в этом названии звучало мрачное удовлетворение собственниц: «такой-рассякой», но — «мой». Друг к другу все обращались, употребляя грубое обозначение женского полового органа с эпитетом «лысая» или, если ленились, — «эй!»

Девочка ничего не понимала в разговорах соседок, но узнала много интересных слов — и могла бы теперь всех во дворе сразить новыми знаниями. Поначалу она часто представляла, как вернется во двор и как все обалдеют от того, что у нее есть настоящий ребенок. Как она развеет все дворовые мифы о деторождении и о взаимоотношении полов. Впрочем, если о деторождении она все узнала на собственном опыте, то насчет тайн общения между полами у нее еще остались вопросы.

К примеру, звучное словечко «оргазм». Его произнесла однажды молодая женщина в очках, читающая книги даже в очереди на уколы.

— Чего-чего? — противным голосом переспросила огромная тетка, вылитый злой великан из сказки. — Чего-чего? — Таким голосом говорят близнецы из второго подъезда, когда собираются вредничать. — Ух ты, какие мы вумные — вы поглядите! Ух, че мы знаем!