Чудеса и фантазии - [159]

– Извините, – все повторял он. – Извините. Я ведь ни с кем об этом не разговариваю.

– Ничего, – отвечала она. – Я все понимаю.

Отпив виски из стакана, она опять начала расхаживать по комнате, красный шелк струился вокруг ее бедер. Один комплимент вряд ли будет неправильно истолкован, подумал он и сказал, что платье у нее очень красивое. Она откинула голову назад и засмеялась, свободно, непринужденно, так что оба они замерли и прислушались, не проснулась ли Мэдди. Потом она подошла к креслу с подголовником, взяла розовую ленту и принялась рассматривать ее, пропуская меж длинных пальцев.

– Она розовый не любит, – сказала она Джеймсу.

– Да, – согласился он. – Ненавидит. И всегда ненавидела. Называла детским. Ни за что не надела бы розовые трусы или комбинацию. Она предпочитала цвет слоновой кости или такой, ледянисто-голубой. И красный.

– Красный ей нравился, – сказала гостья, поднимая Дипси. – Лучше бы вы вместо этого, ядовито-зеленого, взяли красную По.

– Я его себе купил, – сказал он. – Чтобы над ним измываться. Никому никакого вреда.

Девушка отшагнула от кресла, оставив в нем игрушку и ленту.

– Дурацкое имя – Дипси, – сказала она.

– А «по»? Это что вообще? – парировал он. – Предлог?

– По – это река Эридан, которая течет в преисподнюю. Магическая река. Нужно было брать По.

– А как зовут вас? – зачарованно спросил Джеймс, как будто на этот вопрос ему полагался особый, все объясняющий ответ. Он уже немного опьянел и невольно следил за красным шелком, колыхавшимся от ее движений.

– Дидди, Дидона. Так я себя называю, по крайней мере. Я сирота. Распрощалась с семьей и со своими остальными именами. А Дидона мне нравится. Ну, мне пора.

– Я спущусь с вами, удостоверюсь, что путь свободен.

– Спасибо, – сказала она. – До скорого.

Хотелось бы, но он знал, что никакого «скорого» не будет.

После он стал сомневаться, приходила ли она вообще. Взять хотя бы имя, которым она назвалась, Дидди, Дидона – он как раз про нее читал[146]. Хотя она могла просто взять книгу, пока он ходил к Мэдди, и подсмотреть в ней имя страстной правительницы. Она знала, что По – это Эридан, а он-то сам и не вспомнил, подумал Джеймс, вновь устрашившись того, что подзабыл известный факт. Ей кое-что известно из античной литературы – это странно. Хотя почему бы и нет, разве красивая женщина в красном шелковом наряде не может знать какие-то имена из античных произведений, названия рек и прочее? Она сказала, что Мэдди ненавидит розовый, вот этого она знать не могла, этого даже миссис Фэби не ведает, этого он не говорил никому. Но возможно, ту часть разговора он додумал или неточно помнит. А что, если она существовала всего-навсего – ни много ни мало – как Саша, воображаемая кровная сестра?.. Когда Дидди ушла, его охватило дикое чувство утраты: как будто, убегая от смерти и темноты, она принесла в комнату жизнь, а потом забрала ее, уходя. Но влекло его к ней не как мужчину. Он ясно видел себя со стороны, как есть: старик стариком – куда уж яснее. Морщинистое лицо, артритные пальцы, леченые-перелеченые зубы, от него, без сомнения, веяло смертью; она же – молодое прелестное создание. Глядя на Дидону, он скорее испытывал некое удовольствие от созерцания молодой жизни. Да, у нее впереди жизнь, а у него – смерть. И не вернется она больше никогда.

Этой ночью во сне его посетило, как бывало с ним все чаще, воспоминание, столь яркое, что ему даже показалось, что все происходит наяву, здесь и сейчас. Такое случалось теперь с завидной регулярностью, когда он то проваливался в сон, то просыпался. Как будто от прошлой жизни его отделяла лишь пленка, подобно тому как лишь околоплодный пузырь отделял его от воздуха в момент рождения. Почти всегда он снова оказывался мальчиком, бродил по полям своего детства, где пахло лошадьми, где пестрели маргаритки, плавал среди форелей, слышал, как родители говорят о нем приглушенными голосами, или катался на ослике по влажному песчаному берегу… Но сегодня он вновь пережил первую ночь с Мэделин.

Они были студентами, оба девственники. Он и боялся, и смутно надеялся, что она более опытна; он хотел быть первым, но переживал, что окажется недостаточно умел или вообще не сумеет. Спросить он решился, только когда они уже раздевались в нанятом им номере. Она засмеялась из-под черных волос, из которых вытаскивала шпильки, в точности разгадав оба его страха.

– Нет, других не было, так что тебе действительно придется проторять дорожку самому, но ведь люди всегда с этим справлялись, чем мы хуже. До сих пор у нас неплохо получалось, – сказала она, лукаво поглядывая на него из-под ресниц, напоминая, что они выделывали, все виртуознее, все сильнее раззадоривая друг друга, в машинах, аудиториях в колледже, в реке у ивовых корней.

В ней всегда было стойкое, даже немного пугающее отсутствие обычной женской стыдливости или застенчивости, да и просто робости. Она любила свое тело, а он ему поклонялся. И все тогда случилось у них как надо; как она позже скажет: клык и коготь[147], перо и бархат, кровь и мед…

В эту ночь он вновь пережил мгновения близости, которые медленно-медленно забывались за годы войны, и последующие обрывки блаженного буйства, и то, что стало истершейся привычкой. Однажды давным-давно ему пришла в голову мысль, поначалу нечеткая: никто другой еще не познал, каково это